После десятого класса
Шрифт:
— Штабс-капитан! — воскликнул Николов.--Там на барке какой-то сумасшедший.
Командир батареи вскинул бинокль и вздохнул:
— Так и есть, опять он. Это художник Верещагин. Намедни ему, видите ли, захотелось посмотреть, как выглядят наши позиции со стороны турок. Взял лодку и выгреб почти на середину Дуная. Турки от такой дерзости аж взбеленились. Целая рота бежала по берегу и палила по нему залпами. А Верещагин закончил зарисовки, вернулся, привязал лодку и пошел к Скобелеву обедать. В лодке были три пулевые пробоины...
— А почему вы огня не открываете?
— Не положено. Конечно, барки жалко, пригодились бы, но берегу снаряды для мониторов. Начальство обещало подтянуть сюда восьми-, девяти- и даже одиннадцатидюймовые орудия. А пока я здесь один. Вот ежели начнут бить по городу и штабам, тогда немного постреляю.
1
Здесь слово «по-видимому» имеет смысл; «глядя со стороны», «внешне» или «формально».
2
Аксаков Иван Сергеевич (1823—1886) — русский общественный деятель, публицист и поэт, сын С. Т. Аксакова.
Райчо в бинокль видел, как на берег выбежал офицер и что-то кричал Верещагину, а тот продолжал невозмутимо рисовать.
Русско-турецкая война застала Василия Васильевича в Париже за работой над полотнами индийской серии. Ни минуты не колеблясь, он собрал свои живописные принадлежности, составил завещание, так как знал, что будет не на командных пунктах высоких начальников, а в рядах действующих войск.
Верещагин был аккредитован при Главной квартире, и сам главнокомандующий по-дружески, по-простецки, при всех, особенно при иностранцах, обнимал художника и называл Базилем Базиличем, приглашал на завтраки, обеды и ужины, что случалось крайне редко, поскольку художник все время стремился быть в войсках, гулял сам по себе... И вот сегодня забрался на обстреливаемую турками барку.
Офицер на берегу тоже не уходил, продолжал кричать и размахивать руками. Вздрогнула соседняя барка, взлетел столб дыма, доски палубы встали торчком, как перебитое крыло птицы, и барка, накренившись, осела на грунт. Посмотрев на нее через плечо, Верещагин су-пул альбом в карман и направился к берегу; сходня прогибалась под его грузными шагами.
Рущукские батареи не умолкали. Подпоручик крикнул:
— Павел Владимирович, Третья начала, по городу бьет!
— Готовьте данные для стрельбы,— приказал штабс-капитан.
Подпоручик выскочил на середину позиции, держа перед собой раскрытый планшет, и стал звонко командовать, а командир батареи сказал Николову:
— Ушел бы я отсюда, да неохота в резерве околачиваться. Но как появится вакансия па другой батарее — буду проситься.
— Это почему?
— Толковый артиллерист,— штабс-капитан кивнул на подпоручика, — педант неимоверный, но только в подготовке стрельбы, в расчетах. Пытается учесть все возможное и невозможное, а я ему путь в командиры батареи перегораживаю.
— Вместо вас поставят другого, угодного начальству,— заметил Николов,— И ваша жертва окажется ненужной.
— Возможно, вы правы,— согласился командир батареи и вдруг крикнул подпоручику: — Федор Гаврилович, бить по-лаптевски!
— Это еще что за метода? — удивился Райчо.
— Сейчас увидите. Фейерверкер третьего орудия Лаптев придумал. Мы окопались глубоко, брустверы низкие, турки видят только наши вспышки и дым. Хорошо наблюдают свои недолеты, а перелеты нет—за нами болото, и получаются камуфлеты.
— Господин штабс-капитан, батарея для стрельбы по цели номер три готова! — доложил подпоручик.
— Огонь! — приказал командир батареи.
И подпоручик протяжно закричал:
— Ба-та-ре-я, зал-пом пли!
Содрогнулась земля, сверкнуло пламя, пороховой дым застлал позицию, слышался шелест улетающих снарядов.
— Эх, аэростат бы для корректировки,— вздохнул штабс-капитан.— Да не дали. Ведь по закрытой цели бьем. На одни расчеты надежда.
Снова батарея окуталась дымом. Выбравшись из окопа, Николов смотрел, как номера весело, без суеты работали у орудий. Но вот послышался нарастающий и повышающийся в тоне визг. «Недолеты», — решил Райчо. На берегу взлетели столбы земли, просвистели осколки.
— Сойдите в окоп, капитан,— сказал командир батареи.—Турки огонь с города перенесли на нас. Мы давно у них поперек горла стоим. Примутся сейчас по-
серьезному.
Снова вражеские снаряды взбили землю перед батареей. Снова ударили орудия. Но вот послышалось не меняющееся в тоне, нарастающее шипение, и на позиции закричали:
— На-ши!
Штабс-капитан с силой надавил Николову на плечо. Тряхнуло. Больно ударило в уши, как топот бегущей толпы, застучали комья падающей земли. Когда Николов поднял голову, то увидел дымящиеся воронки и батарейцев, заряжающих пушки.
— Повторит на этом прицеле,—заметил командир батареи.— Снарядов у турок много.
Снова шипение, грохот, и снова Николов увидел, как батарейцы заряжают пушки. Видимо, сигналом для залпа служили вражеские разрывы на позиции. Зарядив пушки, номера застыли у орудий, и только заряжающие держали наготове спусковые шнуры. Опять в небе появилось нарастающее гудение, оно чуть заметно понижалось в тоне. На позиции закричали:
— Лягу-шкам!
Действительно, четыре столба грязи взметнулись за позицией, а подпоручик выкрикнул странную команду:
— Бе-гай!
На позиции началась паника. Солдаты выскакивали из окопов, метались, размахивая руками, закричали:
—• Сенькин черед!
Свалили одного и уволокли прочь с позиции. Добежав до высоких кустов, упали, и вскоре Райчо различил в траве их красные, возбужденные лица. Они ползли обратно на батарею.
После очередного залпа турецкая батарея перешла к стрельбе на поражение беглым огнем. Снаряды с воем проносились над головами и разрывались в болоте.
— Ну вот, теперь можно спокойно покурить,— сказал штабс-капитан, демонстративно протягивая гостю портсигар и стряхивая с рукава землю.— Все в порядке. И нам ненакладно — снаряды экономим, и городу спокойно, и турецкий командир награду получит за подавление русской батареи. Вы поняли, в чем дело?