После десятого класса
Шрифт:
— Последний нынешний денечек гуляете? Что так мрачен? Ведь не рекрутом, а охотником идешь.
— Н-не иду,— мрачно ответил парень, опустив глаза.— Все не идут.
— Что? Почему? Как?
— Да так,— вздохнул парень, не подымая глаз.— Родители не велели. Сказали: ослушаетесь — проклянем и наследства лишим, а что и как сказать начальству — найдем.
— Ну ладно, я завтра поговорю с вашими родителями, адреса у меня есть. Не пожалею времени.
— Поздно,—вздохнул парень.— Всех разослали — кого куда. Одного даже скрутить пришлось — брыкался. Нас не разослали, ибо мы сразу покаялись и отрешились.
— Неужели вы не могли объяснить старикам, что не
— Говорили,—монотонно ответил парень.—А родители в голос: «Пусть хэши этим занимаются, им нечего терять, может, кто и в офицеры выбьется. А у нас добро, его надо беречь и множить, наследников терять нельзя».
Оба помолчали, тяжело дыша, потом Николов угрюмо спросил:
— А чего те, завидев меня, бежали? Я же силой тьпуть не стану.
— Так стыдно же.
— А ты почему не убежал?
Парень впервые поднял глаза и ответил:
— Так надо было кому-то сказать вам правду, чтоб хоть трусами не считали... дезертирами.-— Парень снова потупился и пробормотал: — Простите нас, бай Райчо Николаевич... Я п-пойду...
Он обошел капитана по крутой дуге и, тяжело ступая, согнувшись, словно нес на себе большой груз, снова спустился в гудящий подвал.
Всю дорогу Райчо шел, повторяя: «Неужели ты, друг Христо, оказался прав в споре с Иваном?» С этой же мыслью долго сидел в своей каморке. Потом встал и отправился проверять службу дневальных и караула.
Глава 3. ОТРЕЗАННЫЙ ЛОМОТЬ
По примеру Азовского сидения изнывающие от неизвестности офицеры стали называть свое положение Кишиневским сидением. Кто-то из остряков заявил, что всем участникам сидения будут выданы медали с надписью: «Туда и обратно».
Уход части войск к румынской границе на некоторое время поднял боевой дух, но сидение продолжалось, уныние вновь овладевало всеми. Поползли слухи, что-де но Лондонскому протоколу русская армия скоро будет распущена.
Для поднятия духа главнокомандующий объявил по войскам в Кишиневе тревогу и провел смотр. Войска стояли шпалерами по Каушанской и Московской улицам, от Гусарских казарм до Иизовой горы. Это немного подняло настроение офицеров и нижних чинов.
Вызывало горечь и боль опубликованное в русских газетах письмо женщин Северной Болгарии.
«Милые русские сестры!
Просим вас выразить нашу искренность и преданность русскому народу, на который мы смотрим как на единственного нашего освободителя и избавителя: уверьте его с нашей стороны, что мы готовы принести и остальных сынов наших в жертву на поле битвы, если только русские батальоны явятся у пределов Болгарии.
Мы вьем лавровые венки этому мужественному народу и готовы соединиться с вами в случае войны».
Общины северных городов Болгарии официально обратились к дипломатическим представителям России с заявлением: «Весь болгарский народ воодушевлен
одним желанием — избавиться от гнетущего ига и носит в сердце своем одну надежду на заступничество России».
12 апреля в Кишиневе Александр II подписал манифест о войне с Турцией. После молебна на городской площади состоялся парад войск. Среди окружавших придворных трудно было различить невысокого сухонького генерала — военного министра Милютина.
В свите возбужденно заговорили, когда, обрушив на площадь копытный гром, вышла кавалерия, и все любовались ею. А Милютин думал о том, что ему так ничего и не удалось сделать с этим самым аристократичным родом войск, в котором понятия о бое застыли на николаевском времени. Преодолеть эти убеждения было неимоверно трудно, ибо все командные должности занимали лица из родовитой царской знати. В кавалерии сохранилось пренебрежение к огню; только казакам ^разрешалось стрелять с коня. Главным считалось действие холодным оружием в сомкнутом строю. И это тогда, когда на поля сражений вышла скорострельная артиллерия, вооруженная картечными дистанционными снарядами капитана Шрапнеля, митральезы, выбрасывающие до 300 пуль в минуту.
Правда, турецкая конница находится в еще более скверном состоянии и вряд ли заметно повлияет на ход боевых действий.
Но вот на площади показались шеренги солдат а черных и темно-зеленых двубортных мундирах и меховых шапках. Непривычно возбужденно блестели глаза, сверкали штыки-ножи. Это шли две дружины болгарского ополчения. Шли хорошо, ладно, весело, и царь воскликнул:
— Молодцы болгары!
...В этот же день еще до рассвета казачьи части и пехота перешли румынскую границу и устремились на Яссы, Галац и Браилов. Офицеры ворчали, что это можно было сделать заранее, а не надрывать людей, рискуя к тому же опоздать. В конце концов, Румыния — вассал Турции, и можно было не ждать разрешения князя Карла и ввести войска загодя.
Передовому казачьему отряду в 200 сабель было приказано во что бы то ни стало занять барбошский железнодорожный мост. По донесениям русских агентов, на турецком военном совете было решено взорвать этот мост, как только узнают о выступлении русских.
Казачьи кони были обязаны нести на себе двух всадников — казака и пехотинца. Этот конный десант рвался к цели по раскисшим весенним дорогам, через поля и реки, залитые половодьем. Порой оба, казак и солдат, бежали рядом с конем, держась за седло. Ехали поочередно, подбадривая друг друга как могли, и оказались у цели неожиданно для турок и румын, преодолев за двенадцать часов 115 верст. Жители, обрадованные появлением русских, выскакивали навстречу с хлебом, ломали его надвое, отдавая половину гостю.
Через неделю русские войска заняли побережье Нижнего Дуная от Браилова до Черного моря. Продвижение дальше было задержано сильными дождями и половодьем, грунтовые дороги раскисли, а слабая румынская железная дорога не смогла справиться с плановой перевозкой войск.
8-я кавалерийская дивизия, выйдя к Дунаю в районе Фламунды, захватила 15 барок и один английский коммерческий пароход «Аннета». Команды судов сбежали. Донские казаки и вознесенские уланы подтащили пароход ближе к левому берегу, отбили полевыми орудиями попытку турецкого парохода потопить «Аннету», но, зная, что рядом, в Никополе, стоят бронированные мониторы, против которых полевые пушки бессильны, решили затопить пароход. Моряков поблизости не было, время не ждало, пароход очень пригодился бы во время переправы, поэтому на судно притащили два пожарных насоса и стали качать воду из Дуная в трюмы, а сотня донцов таскала воду ведрами. В это время подошел монитор, и завязался отчаянный артиллерийский бой. Тогда несколько казаков стали бегать по пароходу и открывать все крантики, какие могли. Составить схему открытых кингстонов и забортных отверстий было некому, никаких судовых документов не нашли. Пароход затопили удачно, без повреждений, и часть борта возвышалась над уровнем реки. И поскольку судно затонуло под обстрелом турецкого монитора, то все претензии владельца могли быть предъявлены только туркам. А по международным морским законам всякое затонувшее судно становится собственностью того, кто его поднимет. Вдобавок донцы и вознесенцы прикрыли пароход двумя баржами.