После любви
Шрифт:
Номер двадцать семь отеля «Ажиэль» нисколько не похож на номер двадцать семь отеля «Sous Le Ciel de Paris». Он раза в два меньше, с одиноким окном, выходящим в малосимпатичный двор. Окно наполовину прикрыто жалюзи, когда я поднимаю их и распахиваю створки, в нос ударяет запах жареного лука. Он не имеет ничего общего с запахом цветов, так поразившим меня в начале знакомства с отелем «Ажиэль».
Запах цветов с одной стороны и запах лука с другой – для старушки-Европы характерны двойные стандарты, я знала об этом и раньше.
Восемьдесят пять евро в сутки.
Именно такую сумму я должна платить за окно с видом, полутораспальную кровать, тумбочку при
Доминик мог бы выбрать для девушки своей мечты и что-нибудь поприличнее, слава богу, что еще есть горячая вода!.. Контрастный душ приводит меня в чувство и заставляет устыдиться собственных склочных мыслишек о толстяке. Доминик и так сделал максимум из того, что можно было сделать: вытащил меня из тюрьмы, снабдил новыми документами и внушительной суммой денег (впрочем, пока я не знаю, какой именно). И отправил в Париж.
Мне грех жаловаться.
Да и номер не так уж плох. Во всяком случае, он намного лучше камеры, в которой я провела столько времени. Вытянувшись на кровати, я лениво принимаюсь строить планы на день. Перво-наперво нужно вызвать сантехника, чтобы тот подкрутил сливной бачок и поменял прокладку в смесителе, затем вызвать горничную, чтобы та протерла стекла (пыльные разводы на них раздражают сверх всякой меры), затем разобраться с запахом жареного лука, уж слишком он навязчив. И это вряд ли понравится постояльцам, стоп-стоп, Саш'a!..
Это не твое дело.
Ведь ты больше не состоишь в штате отеля – ни этого, ни какого-либо другого. Прежняя жизнь кончилась, а вместе с ней и гостиничная рутина. Она не утомляла, местами была даже приятной, но неужели ты собиралась прожить так всю жизнь, Саш'a? Да, да, да.
Ну и дура.
Нетрудно представить, чем бы это кончилось, доживи ты до элегантного возраста charmante petite vieille! Ноги отказали бы тебе в восемьдесят пять, разум – в девяносто; сойти с ума будучи девяностолетней обездвиженной старухой – что может быть ужаснее? Ничего, ничего, ничего! Да, да, да!..
Меня охватывает странное истерическое веселье.
Меня обуревает жажда деятельности. Каким образом выплескивает бьющую через край энергию Мерседес? В танце. Студия в пригороде Нюрнберга, сто квадратов, а может – и все двести, Мерседес, сладкой, как яблоко, нужен простор, закуток-кухня, закуток-спальня, все остальное пространство принадлежит самбе, румбе, пасадоблю (когда в дом приходят партнеры Мерседес). И другим, более экзотическим танцам – когда она остается одна. Рядом с домом Мерседес – железнодорожные пути, электрички снуют по ним туда-сюда, от этого сотрясаются стены, но Мерседес не обращает внимания на досадные неудобства. Ранним утром, поздним вечером, ночью – она охвачена стихией движения. Когда солнце бликует на ключицах Мерседес – лицо остается в тени, когда лунный свет бликует на запястьях Мерседес – лицо остается в тени.
Так и только так.
Лица танцовщиц всегда пребывают в тени их совершенных тел.
Мое собственное тело не так уж совершенно: это становится ясно, стоит только вытянуть ногу и повертеть ступней до хруста в щиколотке. И отросшие волоски, я успела забыть о них! Последний раз я брила ноги, когда хотела покорить Алекса Гринблата. Если судить по длине волосков – с того времени утекло много воды. Или нет – утекло много крови, одно перерезанное горло Фрэнки могло бы наполнить высохшее русло реки.
«riviere Mersedes»
Не хочу думать о Фрэнки. Не хочу.
Телефонный звонок звучит так резко, что я вздрагиваю.
Доминик. Конечно же, это Доминик. Я с трудом узнаю его, из такого далека звучит его голос. Или мне просто хочется, чтобы он звучал все тише и тише, а потом исчез совсем?..
– Здравствуй, Саше!
– Здравствуй, милый!
– Как ты добралась? Я переживал. Все в порядке?
– Все отлично.
– Как отель?
– Отель замечательный.
– А номер?
Он ждет, что я скажу ему: как мило с твоей стороны, ты помнишь, что все эти годы я провела под цифрой двадцать семь, ты помнишь это, ты помнишь все, tout се que tu voudras.
Туе ке тювудра. Все, что захочешь.
– Номер выше всяких похвал.
– Я… я не разбудил тебя?
– Нет, я не спала.
– Что ты собираешься делать?
– Немного осмотрюсь.
– Я понимаю…
Разговор явно пробуксовывает, Доминик не знает, о чем бы еще спросить, а я… Я вовсе не тороплюсь к нему на помощь. Но и трубку не кладу. С моей стороны это было бы откровенным бесстыдством, пора наконец сжалиться над Домиником.
– А что нового у тебя?
– У меня были гости. – По тому, как Доминик понижает голос, становится понятно, какого рода гости его навещали.
– И?
– Я изобразил недоумение. Они ничего не смогут мне предъявить, не переживай. И от меня они ничего не узнают.
– Откуда ты звонишь? – запоздало начинаю беспокоиться я.
– Из автомата. Я очень осторожен, Саш'a. И ты будь осторожной. Обещаешь?
– Конечно.
– Завтра приезжает тот детектив из Касабланки.
– Ты говорил. Я помню.
Паузы становятся все длиннее, предложения – все односложнее. Происходит именно то, что предсказывал Доминик: я готова его возненавидеть. Ужасно.
– Я и сам кое-что предпринимаю. Я хотел встретиться с людьми… Со свидетелями…
– Господи, ну зачем, Доминик? Оставь это профессионалам.
Рассказать Доминику обо всем, что происходило на допросах, было непростительной ошибкой с моей стороны. Но что еще оставалось делать, когда от рейса на Париж нас отделяла почти целая ночь? И ее просто необходимо было чем-то заполнить. К тому же в аэропорт мы поехали не сразу. Марракеш наконец-то стал для Доминика реальностью, глупо не воспользоваться так удачно подвернувшимся случаем. Мы не стали снимать номер в гостинице, а отправились на центральную площадь – Джемаа эль-Фна, это была идея Доминика. «Прямо венецианский карнавал» – со знанием дела сказал Доминик. «Как будто ты когда-нибудь был на венецианском карнавале», – со знанием дела сказала я. Количество факиров, акробатов, безумных гадателей, целителей, музыкантов и владельцев мартышек не поддавалось исчислению, а еще рассказчики, а еще продавцы апельсинового сока со своими тележками, а еще огромные котлы с густым вонючим супом, а еще огромные баки с вареными виноградными улитками!.. И запах специй, мочи и немытых тел – от всего этого у меня сразу же разболелась голова. Венецианский карнавал, которого мы оба в глаза не видели, как же!., венецианский карнавал по сравнению с буйством Джемаа эль-Фна – стерильный бокс в тишайшей онкологической лечебнице. На краю площади, в маленьком открытом кафе, под интернациональным навесом «Coca-Cola», я получила возможность выговориться, запивая исповедь мятным чаем, слишком сладким, слишком горячим. Я думала, что просто изливаю душу, подобно рассказчику с Джемаа эль-Фны. Платить за рассказ и запоминать его необязательно, но оказывается, Доминик запомнил все. До запятой.