После майдана. Записки президента. 2005-2006
Шрифт:
Я не люблю и не умею мудрствовать. Я доверяю своим чувствам, своей интуиции. Так вот, у меня, как у всех моих односельчан, с детства есть одно чувство. Не мысль, а именно чувство: что есть Западная Украина и есть Восточная Украина и что только вместе они составляют всю Украину. При всех различиях! Без одной нет другой. Мне было бы не по себе без Западной. У нас в селе ее так и называли: Западная. Не Западная Украина, а просто: З а п а д н а я. Откуда появился этот новый человек в Чайкино? Да из Западной. Куда уехала такая-то? Да в Западную, замуж вышла за «западенца».
И это при том, что нас нельзя еще назвать такой единой нацией, как те же поляки. У нас особое единство - единство в разности. В связи с этим я жалею, что у нас мало делается для того, чтобы восточные украинцы лучше знали историю западных, да и наоборот. История обеих частей Украины, но особенно Западной, не только трагична, но очень интересна. Я много думал об этом во время работы над книгой «Украина - не Россия». И не надо натяжек, не надо вранья. Невозможно согласиться, когда говорят (по праздникам) о том, например, что во время Второй мировой войны наши отцы боролись за Украину. Они боролись за страну, которая называлась Советским Союзом. А за Украину боролась Западная - так она считала, такой была пропаганда ее вождей. Она вошла в Советский Союз, в Украинскую ССР в 1939 году, и для нее это было несчастьем. Однозначно. Иначе она не могла воспринимать то, что стала творить с нею советская власть.
Были уничтожены даже западноукраинские коммунисты, практически все, до единого человека, вся их партия. Интеллигенцию частично тоже уничтожили, остальных отправили в русские снега. Потом пришли немцы. Многие украинские националисты встречали их хлебом-солью. Бандера, его соратники и союзники собирались создать - ни много ни мало - независимое Украинское государство. За это одни попали в немецкие концлагеря, другие - под расстрел. Оставшиеся на свободе стали воевать на два фронта - и против советских, и против немцев.
На востоке и в центре Украины эта страница истории до сих пор многим не очень понятна. Ее никак не могут «переварить», не знают, что с нею делать. Но большинство не считает, что из-за этого было бы полезно расколоть страну. И я отношу себя к числу этих людей, хотя ни при каких обстоятельствах не могу принять зверства партизан-националистов, как, впрочем, и коммунистов.
Что было бы очень полезно, так это меньше слушать политиков-демагогов и больше - добросовестных историков.
11 мая
Стремление российской стороны диктовать нам свои условия в какой-то мере просматривалось всегда. Это не тайна, и в таком поведении нет ничего удивительного или обидного для нас. Для меня по крайней мере. Всякий, у кого есть хоть малейшая возможность навязать кому-то свои правила игры, обязательно пользуется ею. Так случается и в бытовых отношениях людей, и в межгосударственных. Более того, нередко можно видеть, как то или иное лицо, та или иная страна пытается задать тон разговора, не имея для этого никаких оснований. Это называется блефованием или нахальством, которое, как известно, города берет. А если учесть, какая цена на нефть и газ стояла все эти годы и как Украина зависела от российского рынка, то понятно, что российской стороне было нелегко с первых же слов любого делового разговора взять единственно правильный тон - тон равноправия и взаимной выгоды. Но должен сказать со всей прямотой, что стремление России первенствовать никогда не перехлестывало через край. Ответственные представители России все-таки всегда знали меру. И чем выше был представитель, тем ровнее, уважительнее он держал себя с украинским руководством.
Как вел себя я? Солженицын изображает меня и Кравчука какими-то беспредельными наглецами и шантажистами, которые только то и делали, что заставляли Ельцина капитулировать перед собой: «За все время Ельцина ни одна его встреча с украинскими президентами не обошлась без капитуляций и уступок с его стороны».
В этих словах не только полное незнание фактической стороны дела, но и полное непонимание природы международных отношений вообще и российско-украинских - в частности. Так о международных отношениях рассуждают в трамваях, банях, на пляжах, когда спадает жара и люди обретают возможность шевелить языками.
Как же я вел себя и с Ельциным, и с Путиным на самом деле? Важное место в моих разговорах занимала, как ни странно покажется Солженицыну, тема российской выгоды. Мы разные люди. В чем-то Ельцин с Путиным сильнее меня, в чем-то сильнее я. У каждого свои преимущества, связанные с биографией, происхождением, образованием, спецификой президентской работы.
О моих слабых сторонах скажут (и уже сказали столько, что оставшейся жизни не хватит, чтобы все прочитать) другие, а о сильной стороне скажу здесь я сам. Моей сильной стороной являлось то, что я очень хорошо знал конкретную экономику как Украины, так и России. Все нити, связывающие эти две экономики, были передо мной, как на ладони. Поэтому я подробно рассказывал Ельцину, а потом Путину, какие конкретные последствия для российской экономики будут иметь обсуждаемые нами сделки, если мы договоримся, и какие - если не найдем общего языка. Мои выкладки они могли в любой момент проверить у своих специалистов - и не было случая, когда они, российские специалисты, доложили бы, что Кучма что-то преувеличивает или приуменьшает, где-то лукавит или блефует. Так мой собеседник убеждался, что я слов на ветер не бросаю, и следующая встреча проходила уже в более дружественной и деловой атмосфере.
Я работал на свой авторитет, чтобы потом мой авторитет работал на меня, а поскольку я был Президентом Украины - то и на Украину.
Я мог убедить российских партнеров, что им выгоден тот или иной проект. Подчеркну: убедить без попытки обмануть, ввести в заблуждение, пытаясь выгадать что-либо для Украины в ущерб интересам России.
Сравнивая меня с лидерами других стран СНГ, Ельцин в своих мемуарах «Президентский марафон» написал: «С Леонидом Кучмой общаться сложнее, хотя внешне он традиционно по-украински ласков, уютен. Но в нем есть и сила, и упорство, и упрямство».
Думаю, если бы я хоть раз попытался обвести его вокруг пальца, это было бы, к моему стыду, отражено в этой характеристике.
Я прекрасно понимал, что жизнеспособность любого сотрудничества может базироваться только на взаимной выгоде. Как гласит народная мудрость, не выгадывай - прогадаешь. Мой метод - метод убеждения, а не пустословия на тему «давайте жить дружно!».
Я говорил, например: да, вы сегодня выиграете, если откажетесь покупать такие-то наши изделия по такой-то цене, но вы наверняка проиграете завтра, когда будете вынуждены покупать то же самое в Европе или где-то еще по более высокой цене.
Взять те же трубы, особенно - трубы большого диаметра. Вяхирев любил, помню, стращать нас: «Вы смотрите! Вот мы решим покупать трубы большого диаметра в Европе, в той же Германии, и останетесь вы ни с чем». Какие только недостатки он ни находил в наших трубах: то шов какой-то не такой, то что-то там короткое или длинное…
Мы всякий раз отвечали: «Хорошо. Завтра будет сделано так, как вам надо». И делали. Сразу! Мы не стояли на месте, не предлагали тот товар, который у нас уже есть, лежит на складе, а всегда говорили: завтра у вас будет то, что вам нужно. Мы были легки на подъем. Почему? Потому что мне как представителю Украинского государства позарез нужны были деньги в бюджет, а эти деньги могла дать только серьезная промышленность, тот же Харцызский трубный завод, а этот завод меня мгновенно и правильно понимал, потому что он был не просто завод, а частный бизнес.