После нас - хоть потом
Шрифт:
Поросят бить о такое личико.
Древорез застонал натужно и подвигал ушибленным плечом. Крепко его стиснули, от души. Да и шмякнули тоже…
– А живой - так вставай, - сердито продолжал немилорожий обитатель преисподней, снова возносясь главою к светлой округлой дыре, которой, так получается, завершалась внизу труба колодца.
– Неча зря бадью занимать…
Постанывая и поругиваясь, древорез кое-как перевалился через низкую дубовую боковину бадьи на каменный пол.
– Подымай!..
– запрокинув бороду, оглушительно крикнул
Звякнув, натянулись цепи, порожняя кадка пошла вверх. Достигла круглой дыры в низком потолке - и дневной свет разом иссяк. Зато обозначилась поставленная торчмя на пол стеклянная греческая лампа. Еще одна висела под потолком на крюке. В желтоватом их мерцании стоящему окарачь Докуке удалось разглядеть часть пыльной стены из тесаного камня, да толстые дубовые брусья, перехлестывающие долгий, узкий потолок.
– Кто таков?
– недружелюбно осведомился принявший жертву верзила, до жути похожий на того, с кочергой, что вылез из-под земли во время битвы на речке Сволочи…
– Докука… - хрипло выговорил древорез, с превеликим трудом поднимаясь на ноги. То ли жив, то ли помер - ничего не понять…
Верзила, впрочем, стоило Докуке выпрямиться, оказался с ним одного роста, разве что покоренастее чуть, покряжистее.
– Тьфу, ты, пропасть!..
– сказал он с досадой.
– Это теперь мне к розмыслу тебя вести?..
– Обернулся и вдруг рявкнул на кого-то: - Да будете вы сегодня грузить или нет?.. Руки вон уже, чай, вися, отболтались!..
Докука оглянулся в ужасе и увидел еще две навьи души. Одна - в нагольном полушубке - стояла, прислонясь к высоченной до потолка поленнице резных идольцев, увязанных мочальными волокнами в небольшие охапки, другая же - в подоткнутом сермяжном зипунишке - опиралась на ручную тележку об одном колесе. Похоже, что грозный окрик нимало их не смутил. Души с любопытством разглядывали свалившегося к ним на головы Докуку, да еще и скалились вдобавок.
– Да полно те… - миролюбиво заметила душа в полушубке.
– Знамо дело, загрузим… Работа - не волхв…
Мнимый верзила только зыркнул на них, ухватил стоящую на полу лампу за медное кольцо и снова повернулся к древорезу.
– Пойдем… - И двинулся вразвалку по плотно утоптанному полу узкого подземелья.
– Розмысл тебя давно уже поджидает.
Противиться Докука не дерзнул… Помыслить зябко - Навь! Неужто помер, а? Как же теперь дальше-то?.. Хотя, сказывают, обтерпишься - оно и в преисподней ничего… А что же этот, коренастый-то давеча говорил: живой, мол?.. Или почудилось?..
По дну подземного перехода тянулись две глубокие колеи, как от телеги. Висящие на крюках лампы вымывали из мрака стены, мохнатые от пыли брусья, какие-то груды мусора… Потом по правой колее навстречу им прокатила порожнюю тележку еще одна душа, и тоже мужского пола.
– Розмысла не видел?
– приостановившись, спросил коренастый Докукин поводырь.
– Да вроде на месте он… - равнодушно бросил встречный и покатил себе дальше.
Уязвленный неясным, жутким подозрением, красавец древорез уставился ему вослед.
– А бабы-то что ж?..
– просипел он наконец.
Поводырь недоуменно сдвинул брови.
– Что «бабы»?
– Бабы-то здесь есть али как?..
– Где «здесь»? На отгрузке? Вестимо, нету… Не велено их сюда ставить - не сдюжат…
Докука перевел дух. Стало быть, все-таки где-то да есть…
– А по батюшке его как величают?
– спросил он тогда осторожно и неспроста.
– Кого?
– Да Розмысла…
– Ты еще по матушке спроси!
– усмехнулся суровый поводырь.
– Розмысл - это вообще не имя…
– А что?
– Чин такой… Вроде как у вас там наверху боярин… А то и воевода… Смотря что за розмысл…
«Стало быть, боярин… - судорожно смекал про себя Докука, поспешая за коренастым поводырем.
– Вона как оно… Навь - Навью, а без бояр, вишь, и тут никуда… Тогда сразу в ножки… Прямо с порога… Помилуй-де… Не погуби, мол…»
Говорить с боярами и прочими именитыми людьми древорез был еще наверху горазд. Тут главное - не перечить. А лучше и вовсе молчать. Он себе толкует, а ты знай мигай, будто смыслишь…
Однако не суждено было свершиться Докукину замыслу. Перед такой они остановились дверцей, что никому бы и в голову не пришло, будто за ней может пребывать кто-либо знатный да именитый. Была та дверца низехонька, неокрашена, а вместо скобы болталась на ней веревочка. Потому и не догадался древорез бухнуться в ножки прямо с порога…
Коренастый потянул за веревочку и вошел, пригнувшись. Докука - за ним. Тесноватый подвал освещали три греческие лампы: две прицеплены были к потолку, а третья стояла посреди обширного стола, за которым, уронив в ладони выпуклую плешь, сидел и разбирал грамоту… даже и не поймешь, кто. Но уж во всяком разе не боярин.
Еще на столе громоздилась некая диковина, искусно выточенная из дерева: дергались два пупчатых резных колеса, свисала с валика малая гирька на сыромятном ремешке, гуляло туда-сюда липовое колебало. Да много там было чего разного наворочено, сразу все и не разглядишь…
– Привел, Лют Незнамыч, - почтительно доложил коренастый.
Сидящий лишь ручкой на него махнул: погоди, мол. Раскумекал грамоту до конца, тяжко вздохнул и, потирая усталые очи, откинулся спиной на гладкий прислон скамьи. Страдальчески взглянул на вошедших.
– Ну, сказывай, Чурыня… Что там у тебя?
Пожамканное морщинистое личико, а уж бороденка-то… Хоть три волоска, да растопорщившись!.. Одежкой розмысл тоже не слишком отличался от прочих навьих душ, встреченных здесь Докукой. А вот поди ж ты - по отечеству хвалят… Лют Незнамыч…
– Привел, говорю, кого велено… - гулко кашлянув в кулак, повторил коренастый Чурыня.
Розмысл Лют Незнамыч мигом оживился, спрянул с лавки и ростиком оказался - с Шумка, не выше. Так, обсевок какой-то…