После нас - хоть потом
Шрифт:
В переклике от берега колебались на мелкой волне странные веретенообразные ладьи - с высокими мачтами и вздыбленным частоколом весел. Вдоль линии прибоя, отбитый от нее глыбами волнореза, тянулся неглубокий ров с округлым дном, в дальнем конце которого громоздилась ни на что не похожая махина - этакая огромная желобчатая качель с перечапом [54] посередине.
И кругом суетились люди. Их было так много, что собери их всех вместе да заставь отстроиться - как раз и вышла бы целая слободка. Судя по доносящейся снизу громкой перебранке подобрались здесь сплошь берендеи,
По краю груд древесной золы к обозу летел чумазый мужичонка с широкой деревянной лопатой в руке.
– Ну вы что ж, сволочане, сошку вашу - да об камушек!..
– напустился он на Бермяту.
– Третий день вас ждем-пождем!.. Весь берег - в золе, повернуться негде, розмысл бранится на чем свет стоит…
– Да, вишь, когда через слободку шли, древорезы нам обоз разбили, - нимало не забоявшись, равнодушно объяснил тот.
– Новый снаряжать пришлось… Ты давай говори, откуда золу брать?
– Да золу - что золу? Ты на солнышко посмотри! Вот-вот бултых сделает! В темноте, что ли, грузить будешь?..
– Ништо… С лампами погрузим…
– Это мне опять к розмыслу идти, кланяться, чтоб лампы дал?..
– Сходишь, не боярин, чай… - сказал Бермята.
– Ты лучше поведай, как тебя волхвы в жертву принесли. Мы услышали - чуть животики не надорвали…
Не поверив своим ушам, Кудыка всмотрелся - и благо успел опереться на оглоблю, иначе тут же бы и ополз у копыт своего савраски… Тот! Тот самый, которого давеча волхвы спустили в бадье к навьим душам… Выходец из преисподней казался столь живехоньким, что, лаючись с Бермятой, даже несколько раз лопатой на него замахивался. Наконец сдался и, огрызаясь через плечо, потрусил обратно - искать какого-то там розмысла…
Тем временем на земляной желоб, на камни волнолома и на хребты золы лег зловещий красноватый налет, и древорез вновь запрокинул голову. Теперь уже было ясно, что светлое и тресветлое наше солнышко падает не на него, а именно в Теплынь-озеро. И все равно зрелище наводило ужас. А с той стороны точно так же нависало еще одно - греческое…
– Так это что же?..
– обеспамятев, взвыл древорез.
– Оба - сюда?..
– Знамо дело… - неспешно отозвался случившийся рядом Вражина.
– А ты думал, почему Вытекла никогда не замерзает? Она ж из Теплынь-озера течет… Только ты вот что… - прибавил он вдруг озабоченно.
– Шапку держи. Ветрено будет…
В этот самый миг в вышине возник некий свист, стремительно переходящий в рев. Это ревело светлое и тресветлое наше солнышко. Огромное вишнево-красное ядро, расталкивая воздух, летело почти отвесно в Теплынь-озеро. Лоб обдало жаром, горячий ветер рванул одежонку. Кудыка не выдержал и плотно зажмурил глаза. Понижающийся вой рос, давил, нажимал на плечи - и вдруг завершился столь страшным, оглушительным шлепком и шипением, что древорез пал на четвереньки и сам заголосил по-волчьи…
Когда осмелился разъять веки, первая волна уже ударилась с грохотом о волнорез, а веретенообразные ладьи, взлетая и падая, устремились на веслах туда, где в клубах белого пара всплывал, медленно вздымаясь из воды, иссиня-черный пупырь, всего несколько мгновений назад бывший ясным солнышком… Все это Кудыка разглядел и запомнил навсегда, потому что не разглядеть всего этого в ярком сиянии нависшего греческого светила было просто невозможно. А уж не запомнить - тем более…
«Вылавливать будут…» - смекнул он и потерял сознание.
Глава 8.
Навьи души
Синеглазый красавец Докука был ленив далеко не всегда. Если приходилось бороться за собственную жизнь, просыпались в нем силы немеряные. Одного волхва он так припечатал к замшелому стояку цепного ворота, что тот, оглушенный, сам чуть не упал в черное жерло колодца. Второго он затеялся душить, катаясь с ним по вымощенному плоскими камнями капищу.
Рябой высокий кудесник гневно стиснул увенчанный солнечным ликом посох и повернулся к оробевшим погорельцам.
– Ну мне что на него, чары тратить?
– раздраженно спросил он.
– Чего стали?.. А ну пособите волхву!.. Да не бойтесь, грехом не сочту…
Погорельцы воспряли и, засучивая дырявые рукава, устремились на помощь изнемогавшему в единоборстве служителю. Вшестером Докуку мигом стиснули, шмякнули, вышибли из него временно дух, связали узлом и смотали в клубок.
– В бадью!
– отрывисто повелел рябой кудесник.
Опасаясь притронуться невзначай к позеленевшему от древности дубу жертвенного ворота, древореза бережно опустили в бадью, потом, потормошив, оживили простершегося на плоских камнях подручного волхва, того, что Докука в самом начале приложил к стояку. Охая и покряхтывая, служитель взялся за гнутую рукоять, другой - за другую, кудесник вынул железный клин, и тяжко покачивающаяся бадья ушла на цепях в непроглядный мрак преисподней. Вскоре в колодце звучно гукнуло - это дубовое дно низкой широкой кадки коснулось камня.
Рябой волхв сурово оглядел чумазых погорельцев и, должно быть, решил, что ради такого сброда хвалебную песнь солнышку даже и петь не стоит. Насупился и, покряхтывая от скупости, направился к высокой поленнице - отсчитать обещанные десять берендеек. Выбирал, придирчиво осматривая каждую, и вот что дивно-то: откладывал ведь самые дорогие - глубокой, чуть не сквозной резьбы. Погорельцы лишь переглядывались изумленно.
– Благодетель, приласкай тя ясно солнышко… - проблеял растроганно главарь Пепелюга, с поклоном принимая из рук кудесника охапку идольцев.
И тут (вспомнишь - до сих пор по загривку перебирает) из гулкой глубины колодца грянул грозный нелюдской голос:
– Вы что мне тут придушенных спускаете?.. Самих, что ли, придушить, так вашу перетак?..
Волхвы - и те струхнули. Что же до погорельцев, то, услышав утробный рык навьего мира, присели чумазые да и кинулись все стремглав от капища, не растеряв при этом, однако, ни единой берендейки…
– Или живой?..
– усомнился все тот же голос, и над томным Докукой склонилась угрюмая, будто из камня выветренная харя.