После нас - хоть потом
Шрифт:
Лорд Байрон в недоумении поворачивается к Адмиралу.
– Где ж остальные-то?
– почти испуганно спрашивает он.
– Пораспродал, видать… - отвечает ему с тоской Адмирал.
К Ратмиру протискивается непривычно озабоченный Боб. Он - распорядитель. Гильдия поручила.
– На, возьми, - глухо и отрывисто говорит он, глядя куда-то в сторону.
– Впереди понесешь…
Ратмир бережно принимает на диво потертый кожаный ошейник с медными позеленевшими бляшками, намордник, поводок - и занимает место во главе формирующейся процессии.
Хорошо еще, что в Капитолии не отказали - распорядились насчет Староникольского
Ах, Староникольское, Староникольское… С одной бронзовой медалькой сюда лучше и не соваться. Почитай-ка, что выбито да вызолочено на зеленовато-черном жилковатом мраморе по обеим сторонам осененной кленами центральной аллеи! «Мороз Глеб Борисович. Генерал МОПС. Герой Суслова». «Щов Арчибальд Харитонович. Профессор. Член-корреспондент». «Аполлон Хренов. Поэт. Лауреат премии Михаила Архангела». А вот и свои… «Выжловатый Герман Францевич. Сеттер. Четырежды чемпион». На верхней оконечности гранитного креста подобно терновому венцу топырится ржавыми шипами полураспавшийся жесткий ошейник. Внизу - эпитафия, почему-то на немецком: «Da liegt der Hund begraben…»(«Здесь зарыта собака» - нем .)
Цезарю нашлось местечко в глубине кладбища, у самой стены. Какая-то шавка из администрации Президента торопливо протявкала надгробную речь и, извинившись, сгинула. Из бывших хозяев не было никого. Потянулись прощаться. Разом погрузневший, обрюзгший Лорд Байрон постоял над покойным, вздохнул, сдавленно сказал: «Отмаялся, псина…» - и, зажмурившись, отошел в сторонку. Заколотили, опустили, бросили по три горсти земли, а когда всё закончилось, сворой, как того требовал обычай, стали на четвереньки - прямо в плащах, в костюмах - и, запрокинув морды, завыли…
Внезапно Ратмиру почудилось, что кто-то опять мнет ему пятки. Обернулся - никого… Ну вот. Уже и нервишки шалят. В следующий миг тучи за рекой озарились слабой беззвучной вспышкой. Стало быть, все-таки воюют. Хотя, может, зарница…
«Какого тебе еще рожна?
– хмуро упрекнул себя Ратмир.
– Люди вон из-под бомбежек не вылазят…»
И тут же мысленно огрызнулся:
«Да уж лучше бомбежка, чем вот так…»
Одно кладбищенское воспоминание потянуло за со бой другое. Надо бы родителей навестить: могилки поправить, оградку… Ах, мама, мама! Трех лет не дожила, не увидела своего Ратьку призером «Кинокефала»… Вот бы радости было старушке! Всегда и во всем шла навстречу, отцу не побоялась возразить, когда Ратмир, будучи еще передержанным щенком, объявил о своем намерении подать заявление в Госпитомник. Отец был на вздым против. Работяга прежнего закала, старый брокер, он до самого конца жизни так, кажется, и не понял, за что его сын получает деньги и кому вообще нужна такая служба…
Естественно, что подобная мерихлюндия накрывала Ратмира исключительно во внерабочее время.
«Приду домой, - угрюмо думал он, - завалюсь спать, а завтра с утра на работу. Пробежался на четырех - и никаких тебе проблем…»
Но тут он вспомнил некстати, что завтра у него отгул, - и таким зияющим провалом представился ему грядущий день, что Ратмир чуть было впрямь не опустился на четвереньки посреди бетонной набережной и не завыл, запрокинув морду в темное, выложенное пухлыми тучами небо.
Утро, впрочем, началось неплохо. Разбуженный собственным гулким всхрапом, Ратмир на всякий случай подобрал лапы, заплямкал губами, затем приоткрыл глаза и, убедившись, что лежит не на коврике у дверей кабинета и не под столом для заседаний, а по-человечески, в собственной постели, укрытый простыней, перестал осторожничать, открыто перевернулся на спину и, прислушиваясь к ощущениям, потянулся. Нет, ничего нигде не хрустнуло, не щелкнуло, и водоворотики перед глазами не поплыли.
Судя по голосам в прихожей, Лада собиралась в клуб первоначальной натаски «Тузик». Ратмир бы, разумеется, предпочел, чтобы дочь посещала музыкальную школу или, скажем, курсы информатики, но супруга месяца полтора назад, когда речь зашла о клубе, по обыкновению приняла сторону Лады, а двух женщин не переспоришь даже теоретически.
Хлопнула входная дверь, и Регина вернулась в комнату - утренняя, свежая, улыбчивая.
– Проснулся?
– приветливо осведомилась она.
– Добытчик ты наш! Денежку выдай…
– Сколько?
Регина возвела глаза к потолку и принялась считать, загибая пальцы.
– Майонез… - бормотала она как бы в забытьи.
– Куриные грудки… для оливье… Два апельсина… Сыру, само собой… - Очнулась, взглянула непонимающе.
– А в чем дело? Ну, хочешь, я на бумажке всё распишу…
– Короче, - сказал он.
– Сколько надо? Примерно.
– Примерно - сто… - Вспыхнула, сверкнула глазами.
– А как ты думал? Цены-то - кусаются!
М-да… Что верно, то верно. Кусаются, срываются с цепи, хватают за пятки… А после вчерашнего приобретения простыни и вина в кошельке наверняка осталось всего-навсего несколько сусловских центов. Хочешь не хочешь, а придется залезть в трофейное портмоне. Забавно будет, если окажется, что в нем одни визитки.
– О!
– сказала Регина, глядя во все глаза на извлеченное из-под подушки изделие из натуральной кожи.
– Бумажник у него новый! Когда это ты?..
– Новый!
– фыркнул Ратмир, доставая сотенную.
– Вторую неделю ношу, а тебе всё новый…
На красивом лице Регины проступило смятение. С памятью у нее в последнее время и впрямь становилось все хуже и хуже. Молча взяла купюру и вышла из комнаты с несколько пришибленным видом.
Оставшись в квартире один, Ратмир переждал последний спазм неловкости и сделал то, что должен был сделать еще вчера, а именно проверил содержимое трофейного портмоне. Ни документов, ни визитных карточек нечаянная добыча не содержала. Пачка сусловских долларов бумажками среднего достоинства - и всё.
Теперь предстояло придумать, как замести следы. Идеальный вариант: не надеясь на склероз Регины, купить нечто похожее, свой старый кошелек выбросить в урну, а бумажник Льва Львовича набить сырым песком, чтобы не всплыл, и зашвырнуть в Сусла-реку.
Повеселев, как это всегда бывало с ним, когда удавалось принять простое и ясное решение, Ратмир поднялся, привел себя в порядок, прибрал постель, включил телевизор. На экране возникла хорошенькая, но всё равно противная клоунесса Жучка (она же Клава Суржик) с придурошно раскрытыми глазами. Популярная эстрадница то становилась на четвереньки, то снова вскакивала, изображая прогулку расфуфыренной дамочки с плохо обученной болонкой.