После нас - хоть потом
Шрифт:
– О, не беспокойтесь! Считайте, что работой меня обеспечили.
– Кто?!
– ужаснулся Ратмир.
– Те, кто заплатил за мое обучение. Среди доминиканцев-мирян есть весьма состоятельные люди… Кстати, позвольте вам выразить признательность за тот наш разговор на остановке. Вы мне очень тогда помогли…
Ратмир несколько успокоился, пожал плечами. Служба у частных лиц, как правило, особой подготовки не требует. «Сегодня я тебя на поводке выгуливаю, завтра ты меня». Баловство…
– А смысл?
– с искренним недоумением спросил он.
– Зачем вам всё это?
Собеседник ответил
– Видите ли… - сказал он.
– Вчера утром, как вы мне и советовали, я вышел к собачьей площадке: наблюдал ваших собратьев за работой, пытался говорить с ними… снаружи, разумеется…
– Ого!
– подивился Ратмир.
– И как? Успешно?
– Трудно сказать. Они лизали мне руки сквозь решетку, некоторые лаяли, один даже укусил… Нет, не беспокойтесь, ничего серьезного! Это удивительно доверчивые и наивные создания. Во всяком случае, должен признаться, что давно уже не встречал столь благодарных слушателей. Но вот закончился рабочий день… - При этих словах складчатое чело проповедника заметно омрачилось.
– Все они вышли из своих офисов уже в человечьем обличье - и, знаете, я ужаснулся. Совершенно другие существа: расчетливые, циничные… Словом, у меня сложилось впечатление, что общаться с ними можно только в служебное время…
– Вы же с этого начали!
– Нет, - сказал доминиканец.
– Вы не поняли меня. Вспомните апостола Павла! «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». Для эллинов - эллином, для евреев - евреем… И, если я собираюсь проповедовать собакам, я сам должен стать собакой.
Застигнутый врасплох последней фразой, Ратмир секунды три сидел неподвижно. Нижняя губа оползла, открыв для обозрения зубы, что для боксера, как известно, недопустимо в принципе. Наконец бронзовый призер тряхнул головой и оторопело уставился на безумца в черном плаще.
– Вы собираетесь проповедовать в качестве пса?! Каким образом?
– Условные телодвижения, богатейшая мимика морды… - без тени улыбки напомнил доминиканец.
– Добавьте к этому акустические сигналы: рычание, скуление, фырканье, визг! А главное - собственный пример. Делай как я! Неужели этого мало?
– Ересь какая-то… - честно сказал Ратмир.
Шея у толстячка была, как выражаются специалисты, загруженная, с подвесом, то есть короткая, в тяжелых складках, поэтому голову он повернул не без труда.
– А знаете, что говорил по этому поводу упомянутый вами в прошлый раз святой Франциск Ассизский?
– Вы переоцениваете мою начитанность… - кисло заметил Ратмир.
– И что же он говорил?
– «Проповедуй Евангелие постоянно.
– Толстячок приостановился и закончил, таинственно прищурясь: - Если нужно, пользуйся словами».
Ратмир недоверчиво хмыкнул. Сказано было изрядно.
Вдалеке под чьими-то неровными шагами заскрипел гравий. Затем из-за изгиба аллеи быстрой расхлябанной походкой вывернулся отрок в черной майке и камуфлированных штанах с подтяжками. Подтяжки, впрочем, были скинуты с нешироких плеч и свисали петлями вдоль бедер. Стриженная под ноль голова покачивалась, как у китайского болванчика. Вскоре бросилось в глаза, что черная матерчатая грудь шалопая украшена изображением повешенной собаки с вываленным языком. Рисунок сопровождали кровавые нарочито расплывшиеся письмена, разобрать которые на ходу не представлялось возможности.
Почти уже миновав скамью, прохожий остановился, как споткнулся, и, повернувшись к сидящим, с вызовом вскинул средний палец правой руки. Но поскольку зрачки его были при этом полностью расфокусированы, собеседники невольно оглянулись, полагая, что неприличный жест адресован не им, а кому-то за их спинами.
В кустах, однако, никого не обнаружилось, и оба вновь вопросительно посмотрели на задиру, заодно ознакомившись с надписью на его груди. «Она съела кусок мяса!» - гласили письмена.
– Вы это, юноша, кому?
– полюбопытствовал Ратмир. Юноша засуетился, отбежал подальше и уже оттуда, сочтя себя в относительной недосягаемости, ликующе объявил:
– Собаки противные!
Ратмир сделал движение, но не вверх, как это свойственно человеку, намеревающемуся подняться со скамейки, а вперед и вниз, словно бы собираясь пасть на четвереньки. Реакция юноши в точности повторила реакцию черной кошечки с той лишь разницей, что та, умница, сразу порскнула в кусты, а этот придурок сломя голову задал прямика по аллее.
– А-а… - начал толстячок, завороженно глядя вслед.
– Да эти… - Ратмир пренебрежительно повел ухом.
– Кинофобы…
– В смысле!
– Отморозки, - пояснил Ратмир.
– В «Парфорсе» про них статья была, будто кое-кто из Капитолия их прикармливает. Тайком, разумеется.
– И чего же они требуют?
– Рассобачивания. В лучших отечественных традициях…
За Сусла-рекой раздался звук, точно в неимоверной дали захлопнуло сквозняком огромную дверь.
– Кстати! А почему вы не на службе?
– Отгул коротаю, - признался Ратмир.
– Вообще плохо переношу выходные.
– Предпочитаете собачью жизнь?
С задумчивой гримасой, которую вполне можно было принять и за полуулыбку, Ратмир глядел в конец аллеи, где теплая зелень дубов смешивалась с прохладной зеленью тополей.
– Пожалуй, что предпочитаю, - согласился он.
– И в чем же ее преимущество?
– Да мало ли… - сказал Ратмир.
Ему всегда нравился этот уголок парка, достаточно удаленный от мест увеселения с их бухающими динамиками и в то же время чудом избежавший опустошительных набегов пьяных людских свор, после которых остаются пепелища и незакопанные объедки. Даже какая-то живность тут водилась: в кронах то и дело звучала дробь дятла, столь быстрая, что еще немножко - и получился бы скрип.
– Василий Степанович упомянул, что, кроме физической подготовки, мне еще предстоит практикум по психологии… - так и не дождавшись продолжения, осторожно подал голос толстячок.
– А как же!
– усмехнулся Ратмир.
– Главная-то задача не в том, чтобы научиться бегать на четвереньках, а в том, чтобы ощутить себя псом… Ох, помню, и боялись мы этого практикума! И правильно, кстати, боялись. Завкафедрой Искандер Шайхуллович до сих пор снится… Блещешь ты типом, не блещешь - отчислял почем зря! Однажды его спросили, каким образом ему удалось воспитать такую плеяду медалистов. И знаете, что он ответил? «Я многих принимаю и многих бракую…» Мы его промеж собой Кабыздохом звали.