После падения
Шрифт:
– О, прекрасно! А вот и гвоздь программы! – глумится мама, грубо тыча в него пальцем. – Его отец не ректор! – с усмешкой восклицает она.
Я вся красная, лицо, мокрое от слез, но меня это не волнует.
– Это так. Шокирована? – спрашиваю я. – Если бы ты не была так озабочена своей ролью зашоренной стервы, ты могла бы поговорить с ним и выяснить все сама. Да, знаешь что? Ты даже не заслуживаешь того, чтобы быть с ним знакомой. Он дал мне столько, сколько ты никогда не смогла бы дать мне, и нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы помешать нам быть вместе!
– Не говори со мной
Глаза Хардина сужаются, но мама не обращает на него внимания.
– Лучше покончить с этим, пока ты еще чиста, Тесса. Посмотри на себя в зеркало, посмотри на него! Вы совершенно несовместимы; у тебя был Ной, он подходил тебе лучше всего, и ты поменяла его на… это! – она указывает на Хардина.
– Ной тут совершенно ни при чем, – говорю я.
Хардин крепко сжимает челюсти, и я мысленно прошу его сдерживаться.
– Ной тебя любит, и ты тоже его любишь, я знаю. А сейчас прекрати этот безумный цирк и пойдем со мной. Я верну тебя в общежитие, и Ной, конечно, простит тебя.
Она уверенно протягивает мне руку, как будто я сейчас ее возьму и пойду с ней.
Я сжимаю подол футболки кулаками.
– Ты с ума сошла! Правда, мама. Послушай себя! Я с тобой не пойду. Я живу тут с Хардином, и я люблю его. Не Ноя. Он много значит для меня, но только твое влияние заставляло меня думать, что я его люблю. Прости, но я люблю Хардина, и он любит меня.
– Тесса! Он тебя не любит, он будет с тобой ровно столько, сколько нужно, чтобы залезть к тебе в штаны. Очнись, девочка!
Она назвала меня «девочкой»! Это переходит все границы.
– Он уже побывал в моих штанах – и что! Он все еще рядом! – ору я.
И мама, и Хардин шокированно смотрят на меня, но потом на мамином лице выступает отвращение, а Хардин хмурится с симпатией.
– Скажу тебе только одно, Тереза. Когда он разобьет тебе сердце и тебе некуда будет идти… Лучше не приходи ко мне.
– О, не стану, поверь мне. Именно поэтому ты всегда будешь одна. Ты больше не имеешь надо мной никакой власти, я взрослая. Просто потому, что ты не могла контролировать отца, ты пытаешься контролировать меня!
Я тут же жалею, что это сказала. Упоминать отца сейчас низко, слишком низко. Прежде чем я успеваю извиниться, чувствую, как мамина рука бьет меня по щеке. Неожиданность действует сильнее, чем сам удар.
Хардин встает между нами и кладет руку ей на плечо. Мое лицо горит, я кусаю губы, чтобы не расплакаться.
– Если вы не свалите на хрен из нашей квартиры, я вызову полицию, – предупреждает он.
От его спокойного тона у меня мурашки бегут по спине, и я замечаю, что и мама дрожит: она тоже боится.
– Ты не посмеешь.
– Вы только что подняли на нее руку, прямо на моих глазах, и думаете, я не позвоню в полицию? Не будь вы ее матерью, я бы говорил совсем по-другому. У вас пять секунд, чтобы выйти, – говорит он.
Смотрю на маму широко открытыми глазами, приложив ладонь к горящей щеке. Мне не нравится, как он с ней говорит, но я хочу, чтобы она ушла. После напряженного матча игры в гляделки Хардин рычит:
– Две секунды!
Мама фыркает и направлятся к двери, громко стуча каблуками по бетонному полу.
– Надеюсь, ты довольна выбором, Тереза, – говорит она и захлопывает дверь.
Хардин заключает меня в самые утешительные объятия. И это именно то, что мне сейчас нужно.
– Мне очень жаль, детка, – говорит он, зарывшись лицом мне в волосы.
– Мне жаль, что она наговорила про тебя столько гадостей. – Желание защитить его сильнее мыслей о себе и матери.
– Тсс. Не беспокойся обо мне. Люди постоянно говорят про меня всякую дрянь, – напоминает он.
– От этого не легче.
– Тесса, пожалуйста, не волнуйся. Что-нибудь нужно? Дать тебе что-нибудь?
– Можешь принести немного льда? – всхлипываю я.
– Конечно, детка. – Он целует меня в лоб и идет к холодильнику.
Я знала, что мать не успокоится, но не думала, что это будет так плохо. С одной стороны, я горжусь, что смогла отстоять свой выбор, но в то же время я чувствую себя ужасно виноватой за то, что сказала об отце. Я знаю, что она была не виновата, что он ушел, и ее одиночество в последние восемь лет никак на мне не сказалось. Она потом так ни разу и не встретилась с отцом. Всю жизнь она посвятила моему воспитанию, воспитанию во мне такой женщины, какой она хотела меня видеть. Просто она хочет, чтобы я была похожа на нее, но это невозможно. Я уважаю маму и ее усилия, но мне нужно идти своим путем, и она должна понять, что не может повторять во мне свои ошибки. Я и так делаю много собственных. Обидно, что мама не может за меня порадоваться и не видит, как сильно я люблю Хардина. Я понимаю, что внешний вид ее шокирует, но если она сможет уделить время, чтобы попытаться узнать его, я уверена, что она полюбит его, как я бы того хотела.
До тех пор, пока он сможет не проявлять характер… в котором, тем не менее, я уже замечаю некоторые перемены. То, как он держит мою руку на людях, как наклоняется дома, чтобы поцеловать меня каждый раз, как я прохожу мимо. Может быть, я единственный человек, кому он доверяет свои секреты и кого любит. Если честно, это тешит мое эго.
Хардин ставит стул поближе и прикладывает пакет со льдом к моей щеке. Мягкое кухонное полотенце, обернутое вокруг пакета, приятно касается кожи.
– Не могу поверить, она меня ударила, – медленно говорю я.
Полотенце падает на пол, и Хардин наклоняется за ним.
– Я тоже. Думал, не сдержусь, – говорит он, глядя мне в глаза.
– Я тоже так думала, – признаюсь я, слабо улыбаясь ему.
Сегодня был очень длинный день, самый длинный и самый трудный в моей жизни. Я измучена и хочу забыться, желательно в постели с Хардином, и забыть об испорченных отношениях с мамой.
– Я слишком сильно тебя люблю, а то, поверь мне, не сдержался бы, – говорит он, целуя мои закрытые глаза.
Хочется верить, что он ничего бы ей не сделал, что это он только говорит. Почему-то я знаю, что даже в ярости он не переступает некий порог, – и за это я люблю его еще больше. В наших перепалках я выяснила, что он больше грозится, чем делает.