После падения
Шрифт:
– Я очень хочу лечь, – говорю я.
– Конечно, – кивает он.
Я заворачиваюсь в одеяло, лежа на своей стороне кровати.
– Как думаешь, она изменится? – спрашиваю я Хардина.
Он пожимает плечами, кидая запасную подушку на пол.
– Я хотел бы сказать нет, люди меняются, взрослеют. Но не хочу давать тебе пустые надежды.
Я ложусь на живот, утыкаясь лицом в подушку.
– Эй, – говорит Хардин мягко, проводя пальцем мне по спине.
Всхлипывая, поворачиваюсь и вижу в его глазах тревогу.
– Я в порядке, – вру я.
Нужно забыться. Я поднимаю руку к его лицу, обводя его пухлые губы. Я оттягиваю кольцо в сторону, и он улыбается.
– Ты так смешно смотришь на меня, словно научный эксперимент проводишь, – дразнит он.
Я киваю, шевеля металл между пальцами, и касаюсь им своего лба.
– Любопытная.
Он закатывает глаза и прикусывает мне палец, прежде чем я успеваю вырваться. Я дергаюсь и ударяюсь о край кровати. Он зажимает ушибленную руку своей и подносит ее к губам. Я игриво дуюсь, а его язык крутится вокруг моего пальца самым соблазнительным образом. Он проделывает так с каждым моим пальцем, пока я не начинаю возбужденно дышать. Как он это делает? Какие флюиды от него исходят, что так сильно влияют на меня?
– Тебе хорошо? – спрашивает он, кладя мою руку к себе на колени. Я киваю, опять лишенная дара речи. – Хочешь больше? – Он облизывает губы.
Я снова киваю.
– Скажи, детка, – настаивает он.
– Да. Больше, пожалуйста.
Мозг явно отключается. Я наклоняюсь к нему: мне нужны его прикосновения, дарящие забытье.
Он отбрасывает волосы со лба и сдергивает с меня пижамные штаны. Штаны падают на пол, трусы сползают и остаются на лодыжках. Он наклоняется между моими раздвинутыми бедрами.
– Ты знаешь, что клитор в женском теле создан только для удовольствия? У него нет другой функции, помимо этой, – говорит он, касаясь меня пальцем. Я со стоном зарываюсь в подушку. – Это правда, я где-то читал.
– В Playboy? – дразню я, напрягаясь, чтобы просто сформулировать мысль, не говоря уже о том, чтобы выразить.
Он ухмыляется и опускает голову. В тот момент, когда его язык начинает сновать у меня между ног, я сцепляю ноги, и он работает быстро, чередуя пальцы и язык. Запускаю руки ему в волосы, молча благодарю того, кто придумал, чтобы Хардин мог таким образом в две минуты довести меня до оргазма.
Всю ночь Хардин крепко обнимает меня и шепчет, как любит. В полусне думаю о событиях сегодняшнего дня: мои отношения с мамой испорчены, возможно навсегда, Хардин рассказал мне о своем детстве.
Сны омрачены кучерявым мальчиком, плачущим около своей матери.
На следующее утро я рада видеть, что удар матери не оставил видимых следов. От разрыва с ней мне плохо, но я не хочу об этом думать.
Принимаю душ и завиваю волосы, укладывая их не как обычно, затем накладываю макияж и снимаю футболку Хардина. Я целую Хардина в плечо и в уши, осторожно, чтобы не разбудить, и когда мой живот начинает урчать, иду на кухню, чтобы приготовить завтрак. Я хочу начать день как можно лучше, чтобы на свадьбе мы были счастливыми и спокойными. Когда я заканчиваю добровольную кухнетерапию, завтраком вполне можно гордиться. На столе бекон, яйца, тосты, блинчики, даже драники. Я наготовила слишком много для нас двоих, но Хардин обычно ест столько, что мало что остается.
Чувствую на талии сильные руки.
– Ого… что это? – спрашивает он скрипучим, заспанным голосом. – Это то, из-за чего я хотел жить вместе.
– Что именно? Чтобы я всегда делала тебе завтрак? – смеюсь я.
– Нет… ну да. И еще просыпаться и видеть тебя полуодетой в кухне.
Он целует меня в шею, потом пытается задрать край футболки и сжать бедро. Я уворачиваюсь и машу перед его носом деревянной лопаткой.
– Руки по швам, все после завтрака, Скотт.
– Есть, мэм, – посмеивается он, хватая тарелку.
После завтрака заставляю Хардина принять душ, несмотря на его усилия затащить меня обратно в кровать. Его мрачная исповедь и скандал с матерью, кажется, растворились в утреннем свете. У меня перехватывает дыхание, когда Хардин выходит из спальни в костюме. Черная ткань брюк плотно облегает его бедра, расстегнутая белая рубашка открывает великолепное тело.
– Я… хм… Честно говоря, я понятия не имею, как завязывать галстук, – пожимает плечами он.
Во рту у меня пересохло, и я не могу перестать смотреть на него и выдыхаю только:
– Я помогу.
К счастью, Хардин не спрашивает, где я так научилась завязывать галстуки, так как при упоминании Ноя у него сразу портится настроение.
– Ты такой красивый! – говорю я ему, покончив с галстуком.
Он надевает черный пиджак, завершая образ.
Его щеки горят, и я внезапно смеюсь. Кажется, в этом наряде он чувствует себя абсолютно комфортно, и это восхитительно.
– А почему ты не одета? – спрашивает он.
– Я тянула до последней минуты, у меня же белое платье, – говорю я, и он усмехается.
Наконец, после очередной проверки макияжа, надеваю платье. Оно даже короче, чем я думала, но Хардин, кажется, одобряет. Завидев бретельки бюстгальтера, он не спускает глаз с моей груди. Он всегда дает мне почувствовать себя красивой и желанной.
– Если там все мужчины будут возраста моего отца, у нас не будет проблем, – ухмыляется он, разглядывая меня.
Я закатываю глаза, и он целует мое голое плечо. Распускаю волосы, позволяя длинным кудрям свободно падать мне на плечи. Белая ткань платья плотно прилегает к телу, и я улыбаюсь отражению Хардина в зеркале.
– Ты просто потрясающа, – говорит он и снова целует.
Мы оглядываемся, убеждаясь, что для церемонии все готово, в том числе приглашения и поздравительная открытка, которую я купила. Кладу телефон в маленькую сумочку, и Хардин хватает меня за талию.
– Смайл, – говорит он, доставая телефон.
– Я думала, ты не фотографируешься.
– Я сказал, что один раз могу, так что давай.
Он глупо и по-детски улыбается, и я просто таю от нежности.
Он делает снимок. Я улыбаюсь и обнимаю Хардина.