После первой смерти

Кормье Роберт

Арткин иногда поднимался в автобус, чтобы что-то сказать Миро, проверить окна, чтобы безразличными глазами посмотреть на детей и на неё, будто он пересчитывал проданные ему яйца. Он снова раздавал детям напичканные наркотиками конфеты, и Кет снова вяло ему возражала, осознавая, что её сопротивление было бесполезным. Однажды, Арткин предложил шоколадку ей.

– А ты не хочешь расслабиться, как дети?
– сказал он. Мягкости его голоса она больше не доверяла. Она видела его танец с Кевином Макманном над его головой.

Она закачала головой.

– Время полетит быстрее, -

сказал он.

Она почти соблазнилась. Но снова закачала головой:

– Нет.

Он смотрел мимо неё, и Кет обернулась, чтобы увидеть то, что он заметил. Глаза Раймонда были открыты и смотрели на них. Его ясные глаза.

– Здравствуйте, молодой человек, - сказал Арткин, подойдя к ребенку.
– Вы выглядите вполне бодро. Вам что – не спится?

Раймонд метнул взгляд на Кет.

– Тебе не нравятся леденцы?

Раймонд снова посмотрел на Кет, спрашивая её глазами. Арткин поймал этот взгляд.

– Возьми один, - сказал Арткин. Подбородок Раймонда задрожал.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Раймонд, - сказал он шепотом. Его глаза округлились ещё сильней, когда он встретился ими с Арткиным.

«О, Раймонд», - подумала Кет.
– «Бедный ребёнок. Бери леденец и ешь его, не пытайся быть храбрым, сон отдалит от тебя весь этот кошмар». Бесполезно и глупо рассчитывать на помощь пятилетнего ребенка. Но в тоже время он был и жалкой её надеждой. Ей так была нужна надежда, какой бы жалкой она не была.

– Ты любишь конфеты, Раймонд?
– снова спросил Арткин обманчиво мягким голосом, который будет часто преследовать в её ночных кошмарах.

– Мама говорит, что это вредно для моих зубов, - смело сказал Раймонд свом старческим голосом.

– Но это - особый случай, Раймонд. Ты сможешь хорошо почистить зубы, когда придёшь домой, и у тебя не будет никаких дырок от конфет.

Снова, Раймонд посмотрел на неё.

И Кет сказала:

– Возьми леденец, Раймонд.

Глаза Раймонда налились слезами, когда его рука протянулась к Арткину, и раскрылась дрожащая ладонь. Он плакал, потому что он не хотел леденцов, или потому что Кет позволила ему сдаться, стала на стороне плохих парней? Ей самой понадобилось усилие, чтобы сдержать свои собственные слезы.

– Теперь ешь, - прямо сказал Арткин.
– Он вкусный и тебе понравится.

Раймонд положил леденец в рот и начал жевать, слезы покатились по его щекам. Он уже не смотрел ни на Арткина и ни на или Кет.

– Хорошо, - сказал Арткин.
– А теперь ещё один.

Кет отвернулась.

Позже, Раймонд спал так же, как и другие дети. Прежде, чем подойти к нему она ждала, пока Арткин уйдёт, но Раймонд уже получил свою дозу, голова закачалась на ослабшей шее, рот открылся, челюсть упала на грудь. Арткин увеличил дозировку? Другие дети не просыпались. Возможно, в их телах уже накопилось достаточно наркотических веществ, чтобы они подолгу не могли придти в себя. На протяжении часа или двух, они стали даже более послушными, будто были в оцепенении. И было похоже, что этот наркотический препарат также снижал активность органов тела – после первого опыта с ведром этим утром, больше никто из детей не попросился в туалет.

Им также уже не хотелось и есть. Самой Кет показалось, что она тоже приняла этот наркотик. Ее блузка стала влажной. Волосы слиплись во влажные сосульки, будто она не мыла их неделями. Жара цеплялась за её тело, казалось, проникая в неё своими липкими пальцами, замазывая густым потом поры на её коже, притупляя её чувства. Рука Раймонда была в её ладони. Она сжала её, и Раймонд вяло навалился на спинку сиденья. Её показалось, что её ноги отяжелели, будто к ним были привязаны свинцовые грузила, или она будто бы только что быстро бежала и очень долго. Она чувствовала, как её голова начинает слабо держаться на шее, веки закрываться. И она была уже истощена, чтобы сопротивляться затягивающей её усталости, нежно и деликатно вторгшейся в её тело. Она забылась. Глубокий сон без сновидений погрузил её в темноту. Ни автобуса, ни детей, ни террористов, захвативших автобус, ни вертолетов, ни сирен. Ничего.

Миро наблюдал за тем, как она засыпает. Она стала похожа на любого из этих детей. Она стала безмятежной и беззащитной.

Если они снова окажутся на Таймс-Сквер, то он попросит Арткина, чтобы тот привел ему одну из тех девушек.

Ему было интересно.

Маленькие бусинки пота блестели на губах у Кет, словно мокрые усы. Жгут волос откинулся назад, открывая её висок, связку маленьких синих вен. Пуля, вошедшая в её висок, расцвела бы алым кровавым цветком.

Ему было жаль, что водителем автобуса был не мужчина. Его бы тогда не смутил взгляд ужаса в её глазах, когда она смотрела ему в лицо и говорила: «И ты вообще не испытал к ним никаких чувств, к тем, кого убивал?»

Что тут было чувствовать? Спрашивал себя Миро. Человек жил своей жизнью и исполнял свой долг, и так ли важно было остаться в живых. Как Арткин. Как он хотел когда-нибудь стать таким как Арткин.

Глядя на девушку, Миро нахмурился.

Она ворочалась, подняв руку к щеке.

Миро отошёл, на случай, если вдруг она проснётся и увидит его. Увидит, как он подглядывает за женщиной.

Моника видела сон о том, что с ней была её Класси, которая сидела у неё на коленях и пряталась. Они вдвоём прятались от всех. Ей снились мама, папа и её сестра Клер. Клер училась в третьем классе и, придя после школы домой, она не хотела с нею играть.

У неё во сне Класси сидела у неё на коленях, но затем она поднялась и спрыгнула на пол. Сама. Класси пошла. Она никогда не делала этого прежде. Она, как предполагалось, не ходила. Но теперь вдруг она пошла. А затем и побежала.

Она бежала через весь автобус, и огромный человек бежал за ней следом. Его большие ботинки топали по полу. Он хотел наступить на Класси, растоптать её. Убить её.

Она хотела, чтобы её папа остановил этого человека.

Она хотела, чтобы также и её мама остановила его.

Но они ушли, уведя Клер в школу. И когда они вернутся домой, то они снова не захотят с нею играть и позволят топающим ботинкам наступить на Класси и растоптать её.

Она кричала ей: «Берегись, Класси, берегись…»