После первой смерти
Шрифт:
И именно поэтому голос девушки заставил его подпрыгнуть, когда он раздался из темноты возле его уха: «Мне жаль», - произнёс этот голос, словно призрак в ночи. Он обернулся на голос и с тревогой понял, что он снова был предан, на сей раз собственным телом, которое, пока он наблюдал, уже погрузилось в сон.
– Ты не спишь?
– сказал голос.
– Нет, - ответил он.
– Я лишь хотела сказать, что мне жаль, что я причинила тебе неприятности.
– Это не имеет значения, - сказал он, снова
– Я совершил ошибку. На ошибках учатся.
– И чему же ты научился?
– спросила она шепотом. Её голос звучал в ночи, словно за её пределами.
– Не терять бдительности. Не доверять никому. Не даже самому себе.
– Как грустно, - сказала она.
Теперь он мог видеть яркое пятно её волос и её светлую плоть:
– Почему это грустно? И какое значение это имеет для тебя? И кто мы тут друг для друга?
– Его голос звучал для неё резко, так как ему хотелось. И всё же он ещё не слышал, чтобы она говорила с ним настолько мягко.
– Как это грустно не доверять никому, - сказала она. И она даже не столько произносила слова, сколько доказывала ему правду, которую недавно он узнал. Потому что она всё ещё старалась его использовать.
Она проснулась несколько минут тому назад, полностью осознавая, что эти ночные часы были её последним шансом. Она знала, что утром ей уже будет не уйти. Даже если они освободят детей, то её не отпустят ни при каких обстоятельствах. Она изначально распознала свою смерть в глазах у Арткина. И теперь ещё этот мальчик-сопляк её ненавидел. Он уже был виноват в том, что почти чуть не упустил её в предпринятой ею попытке спасти себя и детей, и, вероятно, его ничего не смутит, когда он будет её убивать.
Но не всё ещё потеряно. Она застала его ранее, когда он, так же как и многие тысячи парней, поедал её глазами. И он был её единственной надеждой. Другие были животными. Может, не животными, но роботами – беспощадными и бездушными, готовыми просто так убить кого угодно. Руки Арткина двигались по её телу, будто она была манекеном в магазине одежды. Но Миро? В его глазах горело желание, страсть. Сможет ли она снова вернуть огонь в его глаза? На побег уже не осталось никакой надежды, попытка не удалась, но, по крайней мере, он смог бы снова увидеть в ней человека, чья жизнь имела бы ценность, чьи мысли смогли бы хоть немного пробудить в нем что-то, что не даст ему без колебаний, не задумываясь нажать на спусковой крючок. У неё больше не было ключа, и больше не было Раймонда, хотя Раймонд был лишь хрупкой надеждой. Была лишь она сама. И попытка была лучше, чем просто сидеть в темноте, не делая ничего.
Она незаметно сползла в проход и, не желая нарушить сон детей, на цыпочках подошла к нему. И она решила заговорить с Миро, ничего не планируя. Она лишь что-то шёпотом сказала, а он ей тут же ответил, его тело вздрогнуло. Его голос был холоден. В нём была ненависть, в плоских и безразличных интонациях – такая же, как и у Арткина, когда тот был зол. Такой голос мог бы быть у брата, отца или сына. И когда она сказала ему, как грустно не доверять никому вообще в этом мире, то она почувствовала себя дешевой, демагогичной школьной училкой, которая с пеной на губах выкладывает заученные ею догмы, подходящие для случая применительно для него, или уличной проституткой, пытающейся разбудить мужчину в проходящем мимо подростке или старике.
– Миро, ты вообще никогда никому не доверял в своей жизни?
– спросила она. Она затруднялась вспомнить, называла ли она его по имени прежде?
– Меня зовут не Миро, - сказал он и неожиданно удивился своим словам.
– И как же на самом деле тебя зовут?
– спросила она, быстро ощутив, что она снова просочилась через его защиту.
– Я не могу тебе это сказать, - сказал он, злясь на себя за ещё одно предательство.
– Какое тебе до этого дело? И зачем ты приходишь ко мне с этим посреди ночи?
– Потому что мы родились людьми, но обстоятельства столкнули нас в этом жутком кошмаре.
– Меня никто и ничто не сталкивало, - сказал он.
– Я здесь - по своей воле. Это – моя работа, моя обязанность. И в этот момент нет никакого другого места в мире, где я мог бы быть ещё.
Она больше ничего не сказала. Ей действительно стало его жаль, и она не могла толком объяснить себе – почему. Он продолжал быть всё тем же монстром, чудовищем. Но кто его таким сделал? Окружающий мир, его мир. Кто же тогда был виновен – монстр или мир, который его создавал?
– Всё, что я хотела сделать – сказать, что мне жаль, что я доставила тебе много неприятностей. Ты был столь любезен к детям и ко мне.
Она коснулась пальцами его руки в надежде, что это как-то передаст ему то, что она хотела, чтобы он почувствовал.
Её пальцы на его руке показались ему бледным цветком в темноте. Её касание напомнило ему рябь на водной глади, вызванную дуновением ласкового ветерка. Никто ещё прежде не прикасался к нему столь проникновенно. Он замер, чтобы эхо её прикосновения прокатилось волной по всему его телу.
И затем она ушла, удаляясь от него во мрак ночи.
Миро услышал, как кто-то возится с замком, и тут же вскочил. Он заморгал глазами, чтобы яснее разглядеть самые дальние углы. Ночь и темнота всё ещё сжимали интерьер автобуса, но это должен был быть кто-то свой. Чужой бы нёс в себе опасность.
Он направлялся к двери, как и всегда проверяя детей. Они спали. Ещё была девушка. Он на момент задержался около неё. Он коснулся её там же, где и она коснулась его руки. Её кожа была столь же мягка, как и лепесток цветка. При этой мысли он отвернулся.