После ссоры
Шрифт:
В тот день, пятый день, я почувствовал тяжесть в груди. Постоянно напоминающую о том, что я сделал и что наверняка потерял. Надо было позвонить ей тогда – пока я разглядывал ее фотографии. Смотрела ли она на мои фото? Хотя она успела снять меня только один раз, и я с горькой иронией думаю о том, что не стоило запрещать ей меня фотографировать. Именно на пятый день я швырнул телефон в стену, надеясь разбить, но в итоге у него только треснул экран. Именно на пятый день я отчаянно хотел, чтобы она мне позвонила. Если бы она позвонила, то все было бы хорошо, все бы наладилось. Мы оба извинились бы, и я поехал бы домой. Если бы она позвонила мне, то, возвращаясь в ее жизнь, я не ощущал бы себя виноватым. Интересно, чувствует ли она то же самое? Становится ли ей так же труднее с каждым днем? Тяжелее ли ей дышать с каждой секундой, проведенной без меня?
В тот день я начал терять аппетит. Я просто не ощущал голода. Я скучал по ее еде, даже по самым простым блюдам, которые она для меня готовила. Черт, я любил смотреть, как она готовит, – и этого мне тоже не хватало. Мне не хватало всего, что связано с этой девчонкой с добрыми глазами, которая приводит меня в ярость. На пятый день я не выдержал. Я плакал, как чертов младенец, и мне даже не было за это стыдно. Я плакал и плакал. Не мог остановиться. Я пытался изо всех сил, но она не выходила у меня из головы. Она не оставляла меня в покое, она все появлялась у меня перед глазами, говорила, что любит меня, обнимала, а когда я понял, что это всего лишь мое воображение, то снова не мог сдержать слез.
Когда я проснулся на шестой день, мои глаза опухли и покраснели. Я не мог поверить, что накануне так сорвался. Тяжесть в груди усилилась, и у меня едва получалось сконцентрироваться на чем-то. Почему я постоянно все портил? Почему продолжал вести себя с ней как засранец? Она единственный человек, который смог понять меня, увидеть, какой я внутри, настоящий я, а я так хреново с ней обращался. Я во всем винил ее, хотя в действительности это была моя вина. Я всегда был виноват – даже когда, казалось, я не сделал ничего плохого. Я был груб, когда она пыталась что-то обсудить со мной. Я кричал на нее, когда она ругалась со мной. И я все время ей врал. Она прощала меня за все, всегда прощала. Я постоянно на это рассчитывал и, может, именно поэтому так с ней обращался – просто потому что мог. На шестой день я растоптал свой мобильный ботинком. Полдня я ничего не ел. Мама предложила мне овсянку, но когда я попытался заставить себя съесть ее, меня едва не вырвало. Я не принимал душ уже три дня и стал представлять собой чертовски жалкое зрелище. Я старался слушать, когда мама попросила меня сходить в магазин и что-то купить, но ничего не услышал. Я мог думать лишь о Тессе и о том, что она ходила в «Коннерс» как минимум пять дней в неделю.
Однажды Тесса сказала, что я разрушил ее жизнь. И теперь, когда я сижу здесь и пытаюсь сосредоточиться, пытаюсь просто нормально вздохнуть, я понимаю, что она была не права. Это она разрушила мою жизнь. Она забралась в мое сердце и все испортила. Долгие годы я отгораживался от всего стенами – честно говоря, всю свою жизнь, – а она пришла и обрушила их, оставив меня одного среди обломков.
– Ты меня слышишь, Хардин? Если нет, то вот тебе список. – Мама протянула мне яркий листок бумаги.
– Да, – едва слышно ответил я.
– Ты точно хочешь сходить сам? – спросила она.
– Да, все в порядке. – Я поднялся и засунул листок в свои грязные джинсы.
– Я слышала тебя прошлой ночью, Хардин, и если ты хочешь…
– Нет, мам. Прошу тебя, не надо! – Я едва не задохнулся, произнося эти слова. Во рту пересохло, в горле появилась боль.
– Хорошо. – Ее голос был полон печали.
Я вышел и направился в магазин недалеко от дома.
Список был небольшим, но я все равно не мог ничего запомнить и постоянно заглядывал в эту чертову бумажку. Я сумел найти все из короткого списка: хлеб, джем, кофе и кое-какие фрукты. Глядя на всю эту еду, я почувствовал, как бурчит в моем пустом животе. Я взял себе яблоко и постарался заставить себя его съесть. На вкус оно было как картон, и пока я расплачивался с немолодой кассиршей, его маленькие кусочки проваливались в мой желудок.
Когда я вышел на улицу, пошел снег. Снег тоже напомнил мне о ней. Все напоминает о ней. Голова гудела от боли, которая никак не проходила. Я потер виски свободной рукой и перешел через дорогу.
– Хардин? Хардин Скотт? – позвал меня кто-то с другой стороны улицы.
Нет. Не может быть.
– Это ты? – снова спросила она.
Натали.
«Нет, этого не может быть», – продолжал думать я, пока она шла в мою сторону, неся в руках огромные пакеты с продуктами.
– Э-э… привет.
Это все, что я сумел выдавить, – мысли путались, ладони тут же вспотели.
– Ты разве не переехал? – спросила она.
Ее глаза блестели и не казались такими безжизненными, какими я их запомнил, когда она плакала и умоляла меня пустить ее пожить, пока ей некуда было пойти.
– Переехал… просто навещаю маму, – сказал я.
Она поставила пакеты на тротуар.
– Ну, здорово, – улыбнулась она.
Как она может улыбаться после всего, что я с ней сделал?
– Ну… да. А ты как? – Я заставил себя задать этот вопрос девушке, чью жизнь когда-то разрушил.
– Отлично, у меня все отлично, – прощебетала она и провела рукой по своему большому животу.
Живот? О боже! Нет, стойте… по времени не сходится. Черт возьми, на мгновение я жутко испугался.
– Ты беременна? – спросил я, надеясь, что это действительно так и своими словами я ее не обидел.
– Ага, уже шесть месяцев. И обручена! – Она снова улыбнулась и протянула вперед руку, показывая золотое кольцо на пальце.
– Надо же!
– Да, забавно, как все получается, правда?
Она убрала за уши каштановые волосы и посмотрела мне в глаза, под которыми наметились черные круги от недосыпания.
Ее голос звучал так приветливо, что я почувствовал себя в тысячу раз хуже. Я никак не забуду ее лицо в момент, когда она застала нас за просмотром того видео. Она завопила, по-настоящему завопила, и выбежала из комнаты. А я, конечно, за ней не пошел. Я просто посмеялся над ней, посмеялся над ее униженностью и болью.
– Извини, мне очень жаль, – пробормотал я.
Эти слова были странными, неожиданными, но очень нужными мне. Я думал, она начнет со мной ругаться, скажет, какой я урод, или даже ударит меня.
Но я никак не ожидал, что она обнимет меня и скажет, что прощает за все.
– Как ты можешь простить меня? Я вел себя как ублюдок. Я разрушил твою жизнь, – сказал я, чувствуя, как мне жжет глаза.
– Нет, не разрушил. Ну, сначала все так и было, но в каком-то смысле это мне и помогло. – От ее слов меня едва не стошнило на ее зеленый свитер.
– Что?
– После того как ты… ну, ты понял… мне некуда было пойти, и я пришла в церковь – другую, ведь из моей меня исключили, – и именно там познакомилась с Элайджей. – При упоминании его имени ее лицо сразу засветилось.