После войны
Шрифт:
Мы добрались до плетня, над которым гроздью нависали жители деревни, шушукаясь и подозрительно глядя на меня.
— Это свой, — махнул рукой Генрих. — Мой личный друг, так что прошу любить и жаловать!
Его словам поверили безоговорочно, как гласу богов. Это было видно; не разошлись, послушавшись старшего, а действительно тут же успокоились и принялись разбредаться, практически потеряв ко мне интерес. Некоторые только с любопытством оглядывались.
— Как они тебя слушаются…
— Они решили, что я их новый барин, — вздохнул лич. — Я поначалу растерялся и согласился — напуган был, думал, сгину в этом болоте. А потом как-то поздно было переубеждать. Странные они; уверены, что болото — это весь мир, и только одна их деревня и существует. А меня боги послали. Вообще, у них барин — посланник богов, по определению. Я пытался
— Ты очень странный лич, — хмыкнул я, всё больше теряясь в происходящем.
— А, ты всё-таки заметил! — искренне обрадовался он. — Я над этой разработкой долго бился, полжизни посвятил. Но привязку души всё-таки сумел сделать. Конечно, ощущения совсем нечеловеческие, да и прочих неприятностей полно. Но, главное, личность моя, почти как была, и ощущения эти — есть! Сорок лет думал над схемой. Только три года как решился — думаю, уж если не получится, тогда не получится, а то глупо помирать от старости, имея шанс на бессмертие и не попытавшись им воспользоваться. Ох, ты даже не представляешь, как я рад, что ты сюда забрёл, — он с довольной улыбкой плюхнулся на скамью у печи в просторной чистой избе, даже, скорее, тереме. — Люди тут, конечно, хорошие, добрые, но им я даже этого рассказать не могу — не поймут. И вдвойне повезло, что ты человек вменяемый, не бросаешься на меня сразу с кулаками.
— Просто встреча больно неожиданная, — я не удержался от улыбки. — Я-то готовился к драке.
— А ты, кстати, не голодный? — всполошился он. — Давно гостей не принимал, уже и забыл, как это делается, — лич виновато пожал плечами.
— Не особо. Поговорить пока интереснее, — честно признался я. И, опомнившись, поднялся со скамьи и принялся расстёгивать шинель. — И что же, до тебя никто за всю войну не добрался? Даже случайно? — всё, что говорил этот странный лич, было настолько неправдоподобно, что легко могло оказаться правдой. Но привычка не верить нежити на слово въелась в меня прочно, и отказываться от неё я не собирался, насколько необычной ни была ситуация.
— Ну, почему же, — поморщившись, нехотя отозвался доманец. — Было дело. Один офицер приходил, молодой, с небольшой группой. Только разговаривать он не стал, пришлось обороняться; я тогда более нервный был, потому что ещё до перерождения дело было, так что убил всех. Как-то до нас раненый добрёл, но помочь ему уже не получилось. Пара бойцов, как меня увидели, так и ломанулись в болота; видимо, сгинули по дороге. В общем, добредать-то добредали, но за всё время было человек десять, и никто из них не выжил, — виновато вздохнул лич. — Я же говорю, ты первый, кто пошёл на контакт. Так что живу я тут скучно, если не считать местной нечисти. Заразы, совсем распоясались. Заняться бы ими плотно, только как их искать, непонятно.
— Кстати, я же сюда именно по этому вопросу шёл, — вспомнил я.
— Да? — он обрадовался. — То есть, ты мне поможешь? И ты наверняка знаешь, как с ними бороться!
— Знать-то я знаю, — задумчиво протянул я, пытаясь сформулировать, как бы подоходчивее объяснить доманцу истинную причину моего появления и положение вещей в окружающем мире. — Только я не тебе помогать шёл.
— В смысле? — искренне удивился не-мёртвый.
— Жалуются на тебя, — я хмыкнул. — Говорят, совсем жизни не даёшь, со свету сживаешь.
— Погоди, кто жалуется? Нечисть?! — он растерянно затряс головой.
— Именно, — я не удержался от улыбки — уж очень потешно выглядела растерянность на лице нежити. — Понимаешь, у нас нечисть — это такие же полноправные жители. Конечно, это не отражено в законодательстве, но это очень точно знает любой жрец, и, соответственно, вообще любой росич. Они все — духи природы, играющие в её жизни очень важную роль. Никто в здравом уме не будет бороться с лешим или водяным; не потому, что не справится, а потому, что не пожелает
— Да как-то… — растерянно пробормотал он. — Я и подумать не мог, что всё так обстоит. У нас нечисть — зло по определению. Неужели с ними можно вот так сосуществовать?
— Можно. Только у вас это не принято, — я пожал плечами.
— Но местные совсем не возражали, — лич выглядел подавленным. Кажется, он всерьёз расстроился.
— Они же свято уверены, что болото бесконечно, и за его пределами нет ничего. Логично, что они и болотных духов воспринимают как врагов.
В конце концов мне всё-таки удалось убедить доманца, что он неправ. Да он не очень-то и спорил, просто в его голове никак не хотела укладываться мысль о возможности взаимовыгодного сосуществования с духами. В итоге, не выдержав, я всё-таки познакомил его с домовым (живущим, между прочим, в этом же доме), который удивительно легко терпел тот факт, что единственным обитателем избы является не-мёртвый. И даже сводил на болото, где сумел дозваться взывавшей ко мне о помощи кикиморы и познакомить их. Существование болотной русалки окончательно ввергло Генриха в уныние: безусловно живое существо, в которое превратилась совершенно точно мёртвая утонувшая девушка, в картину мира опытного некроманта совсем не укладывалось. Вот если бы кикимора была нежитью, тогда для него всё бы встало на свои места, а тут…
В общем, когда я после ужина (который, к слову, хозяин с видимым удовольствием разделил со мной) уходил спать в предоставленную мне комнату, местный барин остался сидеть у окна в глубокой задумчивости.
— Товарищ гвардии обермастер, вызывали?
— А, Стахов, заходи, только тебя и ждём, присаживайся.
В штабной палатке было трое. Гвардии полковник Сармат Олеевич Беклей, командир нашего полка, старший офицер и мой прямой начальник — Правель Лихеевич Глыбня, — и незнакомый мне чернявый гладко выбритый тип лет тридцати в командирской форме без знаков различия, глядящий с недобрым прищуром, будто в прицел. Все трое сидели за столом с жестяными кружками, исходящими паром; видимо, вопрос первостепенной важности, ради которого меня вызвали, решался за чаем.
— Знакомься вот, Илан Иланович, товарищ командир из дружественных частей. А это — гвардии подмастерье Стахов, про которого я говорил, — представил нас Глыбня. Я чуть было не присел мимо стула. Это ж кто и из каких таких частей нас почтил своим присутствием, если даже его звание не называют? Да и имя, надо понимать, не настоящее. Но протянутую руку я пожал и никаких вопросов предусмотрительно не задал. Многое знание — многое горе. Пословица как раз для подобной ситуации.
— Значит, так, Илан, — как только я сел, обратился ко мне Сармат Олеевич, пристально глядя сквозь свои узкие очки. Старый лис был подчёркнуто серьёзен и собран; и уже одно это настраивало на проявление максимального внимания. — Не люблю ходить вокруг да около, поэтому — сразу к делу. Ты прекрасно знаешь, что наш полк сейчас в довольно неприятной ситуации. Точнее говоря, в окружении. Окружение будет прорвано, но не сиюминутно; нужно, по меньшей мере, несколько дней. Ты — самый опытный огневик в полку, Глыбня не даст соврать. Возможности вызвать подкрепление телепортом у нас нет, так что здесь и сейчас ты — самая эффективная боевая единица. Не коси недоверчиво, что я тебе, девица влюблённая, комплименты расточать? Это объективный факт, — на последней фразе он посмотрел уже на командира без знаков различия. Судя по всему, всё сказанное касалось и его.
Тот, кого назвали Иланом Илановичем, посмотрел вопросительно на обоих командующих полка по очереди. Дождался кивков от обоих и перевёл взгляд на меня. Некоторое время пристально разглядывал, мне даже стало неуютно. Потом прикрыл глаза и кивнул каким-то своим мыслям. Немного отодвинулся от стола, на который опирался обоими локтями, и достал из кармана небольшую карту, набросанную на обычном листе бумаги. Набросок, впрочем, был весьма точный и подробный, получше иных печатных образцов.
Развернув лист, он аккуратно расстелил его на столе, разглаживая сгибы.