Последнее дело Трента

Бентли Эдмунд

Глава 8

ДОЗНАНИЕ

Следователь, который полностью сознавал, что это единственный день в его жизни, жизни провинциального поверенного по делам, когда на него обращены взоры всего мира, решил быть достойным происходящего события. Он был крупный человек веселого нрава, необычайно увлеченный драматическим аспектом своей профессии, и весть о загадочной смерти Мандерсона на территории его юрисдикции сделала его счастливейшим следователем в Англии.

Дознание происходило в длинном, не приспособленном для выдающегося события помещении. Это была недавняя пристройка к отелю, предназначенная для балов и концертов.

Легион репортеров укрепился на передних местах; призванные давать показания заняли стулья с одной стороны того стола, за которым сидел следователь, в то время как присяжные, в два ряда, с прилизанными волосами, чопорно спокойные, примыкали к нему с другой стороны. Публика заполнила все остальное пространство. В зале стояла благоговейная торжественность. Лишь привыкшие ко всему газетчики тихо переговаривались. Те, кто знал Трента в лицо, уверяли, что в зале его нет.

Миссис Мандерсон была вызвана первой. Она подтвердила, что труп мужа ею опознан. Следователь, расспросив ее об обстоятельствах смерти, направил допрос к тем минутам, когда она в последний раз видела мужа живым. Миссис Мандерсон была выслушана следователем с той симпатией, которую каждый, видимо, испытывал, глядя на эту горестную фигуру в темном. Прежде чем начать говорить, она подняла траурную вуаль, и чрезвычайная бледность и несломленное самообладание произвели всеобщее впечатление. Нет, не было в этом спокойствии никакого налета жестокости или равнодушия. Ощущался твердый характер, глушивший всем понятные в ее положении чувства. Во время своих показаний она изредка подносила к глазам платок, но голос был твердым и ясным до конца.

Ее муж, сказала она, вошел в свою спальню в обычное для воскресного вечера время. Его комната соединяется с ее спальней дверью, которая ночами обычно не закрывается. В обе комнаты можно войти также из коридора. Она спала, когда он пришел, но проснулась, как всегда, если в комнате мужа зажигался свет. Да, она говорила с ним, правда, не все запомнилось в полусне. Да, она знала, что он возвратился с автомобильной прогулки, и, кажется, спросила его, как прошла прогулка, и еще… да, еще – который час. О времени спросила потому, что ей показалось, она совсем еще не спала, а муж, как ей думалось, придет поздно. Он сказал, что на часах половина двенадцатого, и добавил, что кататься передумал.

– Он сказал, почему передумал? – спросил следователь.

– Да, он объяснил, почему. Я очень хорошо помню, он сказал, потому что… – она вдруг замолкла.

– Потому что… – деликатно напомнил следователь.

– Он никогда не говорил со мной о делах. Видимо, считал, что мне это неинтересно. Вот почему я была удивлена, когда он сообщил мне о поездке мистера Марлоу в Саутгемптон, о своей пешей прогулке с милю, когда отпустил Марлоу, о добром самочувствии после ночного моциона.

– Сказал он еще что-нибудь?

– По-моему, ничего. Я только слышала, как он погасил свет, и все.

– И вы ничего не слышали ночью?

– Нет. Я не проснулась до прихода горничной. Она принесла мне чай, закрыла дверь в комнату мужа, и я считала, что он спит. Ему всегда требовалось много сна… Было около десяти, когда я обо всем узнала. – Миссис Мандерсон опустила голову и молча ждала, когда ее отпустят.

– Миссис Мандерсон, – сказал следователь. – Вопрос, который я сейчас задам, не принимайте близко к сердцу, это моя обязанность… Правда ли, что в ваших отношениях с мужем в последнее время наросла отчужденность?

– Если это необходимо, я отвечу, –

холодно произнесла миссис Мандерсон. Да, в последние месяцы его отношение ко мне резко изменилось, помимо привычной скрытности я почувствовала и недоверчивость. Он избегал встреч со мной, и это его одиночество… Мне трудно все это объяснить… Я пыталась бороться, делала все, что позволяли мне понятия о человеческом достоинстве… Но он не говорил, что произошло, а я… я не могла его расспрашивать. Мне оставалось одно относиться к нему, как всегда, если он это позволит… Теперь я, видимо, никогда не узнаю, в чем было дело.

Миссис Мандерсон опустила вуаль, замерла, прямая и тихая.

Задал вопрос один из присяжных:

– Вы и ваш муж… Возможно, были у вас какие-то разногласия, резкие столкновения?

– Никогда. – Ответ прозвучал с сухой категоричностью и мог быть истолкован по-разному.

Следователь отпустил миссис Мандерсон, и она пошла к выходу. Зал проводил ее взглядами и тут же переключился на вызванного для показаний Мартина.

В эту минуту в дверях появился Трент. Он поклонился миссис Мандерсон, уступая дорогу. Но взгляд ее, предельная ее утомленность заставили Трента вернуться в холл.

– Проводите меня, мистер Трент, прошу вас, – едва слышно сказала миссис Мандерсон. Трент протянул руку, и она тяжело оперлась на нее.

Для Трента это был нелегкий путь. Все, что знал он один, все, о чем догадывался и подозревал, вихрем пронеслось в голове. Но прикосновение ее руки, жалость, которую он к ней испытывал, вынужденное его покровительство все это сбивало с толку.

В гостиной, сев на диван, она подняла вуаль, поблагодарила его, и в ее глазах была искренняя признательность. Ей гораздо лучше, сказала она, ей стыдно за себя, она думала, что сможет пройти через все это, но не предполагала, что зададут такие вопросы.

– Я рада, что вы не слышали меня, мистер Трент. Хотя, конечно, вы прочтете газетные отчеты… Меня выставили на обозрение… И все эти глаза… Спасибо вам.

Трент ушел, его рука все еще хранила прохладное прикосновение ее пальцев.

Судебное дознание, на завершении которого присутствовал Трент, не дало ему ничего нового. Сенсацией дня стали показания Баннера. Он подробно изложил то, что уже было известно Тренту. Порхали над бумагой журналистские карандаши, и на следующий день слова Баннера с минимальным сокращением появились в самых влиятельных изданиях Великобритании и Соединенных Штатов.

Газеты публиковали также отрывки из заключительной речи следователя, обращенной к присяжным:

«Вы сейчас слышали медицинское заключение. Доктор Сток сказал, что, по его мнению, смерть наступила за шесть – восемь часов до того, как было найдено тело, что причиной смерти было пулевое ранение; пуля прошла через левый глаз, поразила мозговую ткань. Наружный вид раны, сказал он, не подтверждает версию о самоубийстве. Доктор Сток сообщил нам также, что нельзя сказать с уверенностью, была ли перед смертью борьба, однако царапины и ушибы на запястьях являются, по его мнению, знаками насилия. В связи с этим показания, данные мистером Баннером, не могут быть оставлены без внимания. Они обязывают нас задуматься над двумя вопросами. Первый: можно ли утверждать, что покойный, в силу своего положения, находился в более угрожаемом положении, чем обычный человек нашего общества? Второй: можно ли считать на основании показаний мистера Баннера, что покойный жил в последнее время в состоянии осознанного страха?»