Последнее небо
Шрифт:
– А ты-то где летать научился?
– В небе. – Голос сержанта вызывал ассоциации с котом, слямзившим на кухне мясо
– Понятно, что в небе. Я спрашиваю, где ты учился?
– Возвращаться пора. Машины заправить надо, да и самим пожрать не мешало бы.
– Какого черта, Зверь? – Гот проверил уровень топлива – да, пора было возвращаться.
– Я, что, спрашиваю о чем-то интимном?
– Ты спрашиваешь, – услышал он после паузы. – Это уже много.
– Мне твоя загадочность поперек глотки, – заметил
Рассердиться не получалось, состояние, очень близкое к эйфории, места для плохих эмоций не оставляло. Но Зверь… Гот понял, или был близок к пониманию, а может, просто подозревал совершенно беспочвенно… Нет, он не ошибся, он слишком давно летает, чтобы ошибаться в подобных вопросах – Зверь на своей «Мурене» проделывал те же невозможные вещи, что и Гот. Но одно дело майор, пилот с десятилетним стажем, и совсем другое – грязеед-десантник, не боевой даже, так – из войск, которые принято называть «миротворческими» и которые понятия не имеют, что в людей можно стрелять по-настоящему.
– Я жду, – напомнил Гот, поскольку Зверь заткнулся и отвечать, похоже, не собирался.
– Отвяжись, а? – «Мурена» уже унеслась вперед, к буровой, и почему-то казалось, что она демонстративно развернулась хвостом к непосредственному начальству.
– Не отвяжусь, – хмыкнул Гот. Зверь никогда раньше не вел себя так вызывающе. Впрочем, раньше Гот и не настаивал на ответах. Ну да. Раньше это не было принципиально важным. – Отвечай на вопрос, сержант. Это приказ.
– На буровой. – Голос Зверя стал почти просительным. Почти. Интонации колебались на той грани, за которой можно ожидать равно и просьбы, и открытого неповиновения.
– А что изменится на буровой?
– Твою мать, майор, – неожиданно бесстрастно прошелестел Зверь, – я не умею врать, когда летаю. Небо не терпит лжи. Если хочешь задавать вопросы, вернемся на землю.
Гот ошалело кивнул и замер в кресле, переваривая услышанное. Он подозревал, что Зверь не в себе. То есть он знал, что Зверь сумасшедший. Ладно, он был уверен, что Зверь – законченный псих. Но есть же какой-то предел ненормальности, после которого в армию не берут. Отбраковывают. Может статься, в России на подобные веши смотрят сквозь пальцы, но космические войска – это не Россия. Это ООН. И мерки для всех одни.
Почему-то вспомнился Джокер с его мертвыми родственничками, и Гот решил, что пришло время пересмотреть свое отношение к психиатрам, отвечающим за проверку солдат на годность. А что делать? Пересматривать отношение к собственным бойцам уже поздно. На Цирцее все психи вместе, и тут от них никуда не денешься.
В чем-то, конечно, Зверь был прав. Небо не терпит лжи. Странно, что он сформулировал для себя эту истину раньше, чем потомственный пилот Дитрих фон Нарбэ, но Зверь вообще странный.
Следующие несколько дней Гот иногда возвращался мыслями к тому, что, может быть, стоило надавить на сержанта. В конце концов на этой несчастной планетке слишком мало людей, чтобы пренебрегать полной информацией о каждом из них. Мысли были правильные. Разумные. Но за штурвалом думать о тонкостях командования малым боевым подразделением в сверхтяжелых условиях было некогда, а когда вертолеты возвращались на буровую, все мысли уже начинали вертеться вокруг душа и спального мешка. Ну, еще про ужин, конечно, думалось. Но на это сил хватало лишь потому, что готовил Зверь. А готовил он нисколько не хуже, чем управлял вертолетом.
«Летает, – вяло подумал Гот, сажая машину. – Зверь называет это летать». Это майор уже знал. Казалось бы, ничего особенного, слово как слово. Только Зверь произносил его со странной интонацией.
Четыре дня прошло. Шесть бластофитов убито. Сегодня не нашли ни единого. Обшарили почти весь архипелаг – впустую. Одну тварь удалось увидеть под водой. Бластофит стремительно погружался. Уйти на большую глубину он не мог – «веретенки» были вынуждены жить довольно близко к поверхности, но стрелять не имело смысла.
– Завтра начнем бомбить, – лениво пробормотал Гот, наблюдая за тем, как Зверь готовит ужин.
– Угу. – В поставленную с утра ловушку попал гектокраб, и сейчас Зверь осуществлял сложные манипуляции с его клешнями, водорослями и какими-то местными не то корнями, не то толстыми травинками. Если верить запаху, вкус обещал быть потрясающим.
Гот задремал прямо на кухне, привалившись к стене. Проснулся оттого, что Зверь пинал ногой его стул:
– Кушать подано, – подобострастно сообщил сержант.
Что ж, ради этого стоило проснуться.
Гот ожидал, что будет вкусно, но на подобное не смел и надеяться. Нежное, как у земных ракообразных, мясо оказалось пряным, чуть солоноватым, сочным и… Дитрих был не силен в словах. Так что есть он начал молча.
Минут через пятнадцать, когда первый голод был уголен и даже спать хотелось почему-то меньше, Гот заметил с легкой тоской:
– А в Нарбэ мы раков ловили, – он вздохнул, – и варили. Здоровенные, помню, были раки. У нас русские батраки были, отец у них научился раков ловить.
– И варить, – понимающе кивнул Зверь. – Слушай, Нарбэ, это что, твое поместье так называется?
– Поместье? – Гот снова вздохнул. – Ну, можно сказать и так. Мой пра-пра-пра… в общем, родоначальник, согласно семейным легендам, был украшен чудовищным шрамом через все лицо. Отсюда и прозвище. Нетипичная ситуация. Обычно имя рода идет от названия земли, а у нас наоборот получилось.
– У тебя там дом? Майор улыбнулся:
– Не поверишь – замок.
Лицо у Зверя стало такое, что Гот проснулся окончательно. В бездонной черноте зрачков плеснулся совершенно детский восторг: