Последнее танго в Тегусигальпе
Шрифт:
Она уже давно согрелась, и сейчас ее тело взмывало к самому небу на жарких волнах счастья.
– Хо-ро-шо-о!
– стонала Зина.
– Тш-ш!
– пыхтел товарищ Дятлов.
Пение они услышали одновременно.
– Слышишь?
– вдруг спросил руководитель экспедиции.
Снаружи доносились звуки, прекраснее которых Зина никогда ничего не слышала. Кто-то, недалеко от их палатки на Горе мертвецов, пел волшебную, словно звенящую хрусталем и драгоценностями, песню.
Зине захотелось зарыдать, настолько восхитительны были эти звуки. Неожиданно она поняла, что товарищ Дятлов - тоже плачет. Вся борода у него была в слезах.
– Зина! Зина! Какая это красота!
– торопливо говорил он.
– Пошли немедленно поклонимся , в ноги упадем…
– Да! Да!
– шептала Зина, разумом которой тоже завладело странное томление.
– У меня здесь нож есть, я брезент прорежу, так и выйдем, - говорил руководитель.
Комсомольцы, как оказалось, тоже проснулись. Кто-то чиркнул спичкой. На секунду внутренность палатки озарилась желтоватым светом. И Зина увидела лица рыдающих лыжников. Увидела Людку Дубинину, Золотарёва, француза Кольку, остальных.
Промерзший брезент поддался стали ножа, и в палатку ворвался ледяной воздух. Но холода никто не чувствовал. Полуодетые комсомольцы выходили вслед за товарищем Дятловым через прорезь в брезенте.
Полная луна осветила фигуру начальника экспедиции, пьяно направлявшегося вниз по склону, где драгоценным заревом горело золотистое сияние.
Зина шла следом, не оглядываясь, слыша позади себя шаги других комсомольцев.
«Остановись, дура!» - надрывался внутренний голос. Но Зина была слишком восхищена волшебным пением, чтобы остановиться.
Уже подойдя ближе, она увидела многолапого, всего в золотом сиянии, паука. Однако испуга не было. Только восторг. Одно из щупалец поющего паука обхватило за пояс товарища Дятлова, другое сцапало Тибо-Бринболя. Зина вдруг и сама ощутила цепкую, колючую хватку, выбраться из которой нечего было и думать. Да и не хотелось.
Она еще успела увидеть, как паук швырнул на камни француза Кольку, потом Игоря. Когда настала Зинина очередь, и все вокруг поглотила тьма.
– Не хочется думать о смерти, поверьте, в пятнадцать мальчишеских лет, - чистым и ясным голосом пела Катя.
Песня была пронзительной. Хотя и не совсем подходила к ситуации. По сравнению с орленком из песни Катя была старухой, ей было аж двадцать шесть. Пожила, что называется. Да и мальчишкой она тоже, понятно, не являлась.
Все остальное сходилось. Катя тоже оказалась в плену у врагов, самых настоящих фашистов. На рассвете ее расстреляют.
Место, где они находились вместе с товарищем Педро, раньше, наверное, было застенком инквизиции. Это предположение подтверждалось и тем фактом, что их узилище находилось в средневековом замке. Правда, не в подвале, а в башенке. Но какая разница…
Цепи здесь были самые настоящие, тяжелые и покрытые ржавчиной. Они присоединялись к вмурованным в каменную кладку кольцам. А вот ошейники были грубые и грязные. Хорошо хоть у Кати шея была тонкая, и ржавый ошейник скорее лежал на ключицах, чем держался на шее. А вот товарищу Педро было хуже. Ржавый воротник туго стягивал его горло. Товарищ Педро задыхался.
«Не бойся, камрад!
– думала Катя.
– За тебя отомстят. И за меня. За нас…»
Смерть была совсем рядом с Катей, однако девушка до сих пор не могла поверить, что скоро погибнет. Более того, перспектива исчезновения казалась ей немыслимо далекой. Как в детстве.
Катя и сейчас верила - да что там, знала! знала!
– что их спасут. Товарищ Педро - он ведь только прикидывается сломленным. Не по-настоящему же он так разнюнился? Если даже Катя, девушка, не падает духом, песни поет!
«А, может, ты просто дура?» - спросил Катю внутренний голос.
«Нет, - ответила сама себе Катя.
– Я не дура. Мы вырвемся. Правда, я пока еще не знаю, как».
В какой-то момент заточения Катя поняла, как надо сбежать. Стоило попробовать расшатать кольцо, выдернуть цепь из каменной кладки. Потом оглушить часового у двери в башенку, потом отобрать у него ружье, потом…
Однако этот план сорвался уже на стадии замысла. Кольцо не поддавалось.
Оставалось только дожидаться рассвета. Катя пела песни. Все, какие знала. И революционные, и народные, и новые шлягеры советских композиторов. Это помогало отвлечься от мыслей. Те не были тяжелыми. Просто вспоминалось беззаботное детство, и от этого хотелось плакать.
– Широка-а страна моя родная!
– пела Катя песню из двухлетней давности фильма «Веселые ребята».
– Много в ней лесов, полей и рек…
– Помолчи, пожалуйста!
– проскулил товарищ Педро.
С ним Катя общалась по-немецки. Испанского она не знала. Однако языком потенциального противника здесь, в Испании, владели многие.
– Почему, камрад?
– весело спросила Катя.
Вместо ответа Педро загнул какое-то семиэтажное ругательство по-своему.
«Все-таки анархисты слабоватые бойцы!» - рассудила Катя. Их отряд на три четверти состоял из последователей Бакунина, Прудона и Кропоткина. Правильно было называть их анархо-коммунистами. Советскую власть очень уважали, желали счастья мировому пролетариату, но воевать не любили. Однажды Катя примерно два часа читала им лекцию, в которой коснулась многого: и вторжения преступного режима Муссолини в Эфиопию, и уродливую гримасу империализма в лице диктатуры Гитлера, и достижений страны Советов.