Последнее волшебство
Шрифт:
Он резко встал, проговорил: «Я иду спать» – и покинул меня.
Оставшись один, я снова погрузился взором в пламя. И сразу же увидел их. Они стояли на западной террасе, где я беседовал с Артуром. Теперь весь дворец скрывала темнота, только смутно мерцали в вышине звезды и между кадками, в которых росли розовые кусты, протянулся луч от горящей лампы.
Они стояли недвижно и молчали. Только пальцы их были сплетены и глаза смотрели в глаза с безумным волнением. У нее вид был испуганный, на щеках блестели слезы; его лицо выражало покорность судьбе, беспомощность перед белой тенью. Любовь, захватившая их в свои лапы, была жестокой любовью, но я понял, что ни он, ни она до сих пор не пожертвовали ради нее своей верностью.
Я смотрел и
9
Спустя восемь недель возвратился король. Он настиг Хевиля, победил его в честном сражении, сжег его корабли и заставил выплатить такие суммы, что он теперь не скоро сможет поднять голову.
Ему пришлось еще раз поступиться своими чувствами ради политики. По пути на север он получил известие о том, что Кау, король Стрэтклайда, мирно скончался у себя в постели, то есть мирно для Кау: он провел день на охоте, а полночи за пиром и, когда в предрассветный час пришел для девяностолетнего гуляки срок неотвратимой расплаты, испустил дух в окружении тех из своих сыновей и их матерей, кто поспел к его одру. Перед смертью он назначил наследника: своего второго сына Гвартегидда (старший был жестоко извучен в бою за несколько лет до того). Гонец, доставивший Артуру это известие, привез также заверения в дружбе от нового короля. И Артур, пока не встретился с Гвартегиддом и не узнал его мнения, не решился разделаться с его братом Хевилем, дабы не подвергать опасности эту дружбу.
Выяснилось потом, что опасения его были напрасны. Передавали, что, узнав о разгроме Хевиля, Гвартегидд, совсем как покойник отец, издал радостный клич и выпил за здоровье Артура полный рог медовой браги. Артур в сопровождении Урбгена и Эктора прибыл в Думбартон, прогостил у Гвартегидда девять дней, присутствовал на его коронации. И только после этого, успокоенный, собрался в обратный путь. Ехал он восточным трактом через Элмет, убедился, что на Равнине и в Саксонских землях мир, а потом, перейдя через Пеннинский Проход, прибыл в Каэрлеон, где пробыл месяц, и только в начале июня возвратился наконец в Камелот.
И вовремя. Не раз и не два я видел в пламени двоих любящих, раздираемых между страстью и долгом, – Бедуира, всего натянутого как струна, и королеву с широко распахнутыми глазами и нервными руками. Они больше не оставались наедине, рядом неизменно были либо дамы, сидевшие за рукоделием, либо его слуги, сопровождавшие их в поездках. Но сидели или скакали они всегда обособленно и без устали разговаривали друг с дружкой, словно в речах и в редких, мимолетных касаниях находили утоление.
Изо дня в день они нетерпеливо ждали возвращения Артура: Бедуир – потому что без согласия короля не мог оставить свой мученический пост; Гвиневера – трепеща перед супругом, которого она по молодости лет не могла не бояться, но ей было не у кого, кроме него, искать защиты и утешения – когда он находил для нее время.
Он пробыл дома в Камелоте десять дней, прежде чем приехал навестить меня. Было погожее, ясное июньское утро. Я поднялся по обыкновению на заре и пошел прогуляться по холмам за усадьбой. Гулял я один, Ниниан появлялся, только когда Мора звала к завтраку. Я пробродил уже целый час, размышляя и останавливаясь время от времени , чтобы сорвать искомое растение, когда услышал из-за гряды холмов неторопливый топот конских копыт. Как я узнал, что это Артур, затрудняюсь сказать: по конскому топоту одного всадника от другого не отличишь и в прозрачном воздухе солнечного утра не было видений; но любовь проницательнее магии, и я просто обернулся и стоял, поджидая его, под сенью терновника, произрастающего кое-где по гладким крутым склонам. Этот куст рос на краю оврага, по которому вилась тропа, древняя, как сама земля. И вскоре на тропе я увидел его – он ехал вверх, непринужденно сидя на низкорослой гнедой кобылке, а у стремени бежал его верный пес, молодой
При виде меня он поднял приветственно руку, повернул кобылу вверх по склону, потом соскочил с седла и подошел ко мне, улыбаясь.
– Итак, ты опять оказался прав. Впрочем, зачем я тебе это говорю? Нет нужды, наверно, рассказывать и о том, как все произошло? Тебе никогда не приходило в голову, Мерлин, как скучно иметь при себе провидца, который все знает наперед? Мало того, что я ничего не могу от тебя скрыть, но я даже не имею возможности потом прийти к тебе и похвастаться.
– Очень сожалею. Но поверь, на этот раз твой пророк ждал твоих донесений так же нетерпеливо, как и все остальные. Спасибо за письма. А как ты меня нашел здесь? Ты заезжал в Яблоневый сад и тебе сказали?
– Я ехал туда, но встретил лесоруба на телеге, запряженной волами, и он указал, в какой стороне тебя искать. Ты идешь дальше? Я пройдусь с тобой, если можно.
– Ну конечно. Я как раз собирался поворачивать обратно... Я был очень рад твоим письмам, но все-таки хотел бы услышать все из первых уст. Трудно представить себе, что старого Кау больше нет на свете. Он сидел на своем утесе в Думбартоне, сколько я себя помню. Думаешь, Гвартегидд сможет за себя постоять?
– Против ирландцев и саксов он постоит, тут на него, без сомнения, можно положиться. А вот как он поладит с остальными семнадцатью претендентами на престол – это другой вопрос. – Он усмехнулся. – Вернее, с шестнадцатью, Хевилю я подрезал крылья.
– Тогда уж с пятнадцатью. Юного Гильдаса можно не считать, он ведь поступил в писцы к Блэзу.
– Верно. Умненький мальчик, но всегда ходил по пятам за Хевилем. После смерти Блэза он, я думаю, уйдет в монастырь. Оно и к лучшему. Как и его любимый брат, он ко мне любви не питает.
– Будем надеяться, что бумаги учителя останутся у него в сохранности. Тебе бы надо тоже посадить писцов за составление хроники.
Артур вздернул бровь.
– Это что же? Предостережение пророка?
– Ничуть. Просто попутная мысль, не более. Так, значит, Гвартегидд – твой союзник? А ведь когда-то он попробовал было взбунтоваться против власти отца и заигрывал с ирландскими королями.
– Он был моложе, да и у Кау рука была тяжелая. Дело прошлое. Теперь, я думаю, он стал основательнее. Самое важное, что он разделяет мнение Урбгена...
И он пустился в тонкости, делясь со мной накопившимися за недели мыслями и тем облегчая душу. Мы медленно спускались пешком с холмов к усадьбе, а его кобыла брела за нами следом, и гончий пес носился поблизости, описывая вокруг нас все более широкие круги.
Я слушал его и думал, что, в сущности, ничего не переменилось. Пока не переменилось. Он все реже искал моего совета, но по-прежнему, как в отрочестве, испытывал потребность обсудить – с самим собой, равно как и со мной – происходящие события и трудности, возникающие при возведении задуманного им объединения королевств. И как встарь, после двухчасового разговора, во время которого я сам иногда успевал сказать много, а иногда не вставлял ни слова, я видел и слышал, что все узлы уже почти распутаны. И тогда он вдруг поднимался, расправлял плечи, потягивался и, простившись, уходил – без церемоний, можно бы сказать, но между нами не было нужды в церемониях. Я был могучим дубом, на который, прервав полет, присаживался орел, чтобы отдохнуть и подумать. Впрочем, теперь у могучего дуба начали кое-где отсыхать ветви. А молодой дубок скоро ли окрепнет настолько, чтобы выдержать орла?
Артур довел свой рассказ до конца. И, словно прочитав мои мысли, посмотрел на меня долгим, озабоченным взглядом.
– Теперь о тебе. Как ты жил все это время? У тебя усталый вид. Ты опять был болен?
– Нет. О моем здоровье тебе нет нужды беспокоиться.
– Я все время вспоминаю, как был у тебя в прошлый раз. Ты тогда сказал, что это твой... – он замялся, – твой помощник «видел» Хевиля и его банду за работой?
– Да. Ниниан.
– А ты сам не видел ничего?
– Нет. Ничего.