Последние дни царской семьи
Шрифт:
Дав время Государю для внимательного ознакомления с содержанием телеграммы, генерал Рузский высказал твёрдо и определённо своё мнение, заключавшееся в невозможности для Государя, при данных условиях, принять какое-либо иное решение, кроме того, которое вытекало из советов всех запрошенных лиц.
– Но ведь что скажет юг, – возразил Государь, вспоминая о своей поездке с Императрицей по южным городам, где, как нам передавали, Царскую чету встречали с энтузиазмом!.. – Как, наконец, отнесётся к этому акту казачество!.. – И голос его стал вибрировать, по-видимому, от горького воспоминания о только что прочитанном ему донесении, касавшемся казаков его конвоя.
– Ваше Величество, – сказал генерал Рузский, вставая, – я Вас прошу ещё выслушать мнение моих помошников. – И он указал на нас. – Они самостоятельные и прямые люди, глубоко любящие Россию; притом же по своей службе они прикасаются к большему кругу лиц, чем я. Их мнение об общей оценке положения полезно.
– Хорошо, – сказал Государь, – но только прошу высказываться вполне откровенно.
Мы все очень волновались. Государь обратился ко мне первому.
– Ваше Императорское Величество, – сказал я. – Мне хорошо известна сила Вашей любви к Родине. И я уверен, что ради неё, ради спасения династии и возможности доведения войны до благополучного конца Вы принесёте ту жертву, которую от Вас требует обстановка. Я не вижу другого выхода из положения, помимо намеченного Председателем Государственной Думы и поддерживаемого старшими начальниками действующей армии!..
– А вы какого мнения? – обратился Государь к моему соседу генералу Савичу, который, видимо, с трудом сдерживал душивший его порыв волнения.
– Я… я… человек прямой,… о котором Вы, Ваше Величество, вероятно слышали от генерала Дедюлина (бывший дворцовый комендант, личный друг генерала С. С. Савича), пользовавшегося Вашим исключительным доверием… Я в полной мере присоединяюсь к тому, что доложил Вашему Величеству генерал Данилов…
Наступило гробовое молчание… Государь подошёл к столу и несколько раз, по-видимому не отдавая себе отчёта, взглянул в вагонное окно, прикрытое занавеской. Его лицо, обыкновенно малоподвижное, непроизвольно перекосилось каким то никогда мною раньше не наблюдавшимся движением губ в сторону. Видно было, что в душе его зреет какое-то решение, дорого ему стоящее!..
Наступившая тишина ничем не нарушалась. Двери и окна были плотно прикрыты. Скорее бы… скорее кончиться этому ужасному молчанию!..
Резким движением Император Николай вдруг повернулся к нам и твёрдым голосом произнёс:
– Я решился… Я решил отказаться от Престола в пользу моего сына Алексея… – При этом он перекрестился широким крестом. Перекрестились и мы…
– Благодарю вас всех за доблестную и верную службу. Надеюсь, что она будет продолжаться и при моём сыне.
Минута была глубоко торжественная. Обняв генерала Рузского и тепло пожав нам руки, Император медленными задерживающимися шагами прошёл в свой вагон.
Мы, присутствовавшие при всей этой сцене, невольно преклонились перед той выдержкой, которая проявлена была только что отрёкшимся Императором Николаем в эти тяжёлые и ответственные минуты…
* * *
Как это часто бывает после долгого напряжения, нервы как-то сразу сдали… Я как в тумане помню, что вслед за уходом Государя кто-то вошёл к нам и о чём-то начал разговор.
По-видимому, это были ближайшие к Царю лица… Все были готовы говорить о чём угодно, только не о том, что являлось самым важным и самым главным в данную минуту… Впрочем, дряхлый граф Фредерикс, кажется, пытался сформулировать свои личные ощущения!.. Говорил ещё кто-то… и ещё кто-то… их почти не слушали…
Вдруг вошёл сам Государь. Он держал в руках два телеграфных бланка, которые передал генералу Рузскому, с просьбой об их отправке.
Листки эти Главнокомандующим были переданы мне, для исполнения.
«Нет той жертвы, которой я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России. Посему я готов отречься от Престола в пользу моего сына, с тем чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего – Михаила Александровича».
Такими словами, обращёнными к Председателю Гос. Думы, выражал Император Николай II принятое им решение.
«Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от Престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно», – осведомлял он о том же своего Начальника Штаба телеграммой в Ставку.
Какие красивые порывы, – подумал я, – заложены в душе этого человека, всё горе и несчастье которого в том, что он был дурно окружён!..
* * *
Было около четырёх часов дня, когда мы выходили из вагона. На дебаркадере генералу Рузскому была подана присланная из штаба телеграмма о совершенно неожиданном для нас приезде в тот же день вечером из Петрограда двух видных членов законодательных палат: члена Государственного Совета А. И. Гучкова и члена Госуд. Думы В. В. Шульгина. С какой миссией едут они к нам во Псков? Мысль об этом осложняла обстановку, и нам казалось, что прежде чем на что-либо решиться бесповоротно, осторожнее было выждать прибытия упомянутых лиц.
Под влиянием таких соображений генерал Рузский вернулся в вагон к Государю, который, одобрив сделанный ему доклад генерала Рузского, повелел задержать отправку по назначению заготовленных телеграмм.
В ожидании прибытия депутатов из столицы я возвратился к себе в штаб; Главнокомандующий же решил остаться в своём вагоне на вокзале.
В штабе меня буквально разрывали на части; поминутно вызывали к аппарату из Ставки, где, видимо, очень тревожились неполучением определённого решения.
В этот период времени из Могилёва от генерала Алексеева был получен проект манифеста, на случай если бы Государь принял решение о своём отречении в пользу цесаревича Алексея. Проект этого манифеста, насколько я знаю, был составлен директором Дипломатической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили, по общим указаниям генерала Алексеева.
По получении проекта манифеста я немедленно отправил таковой генералу Рузскому в его вагон.
* * *