Последние дни царской семьи
Шрифт:
Но в то время подобной самооценке Председателя Гос. Думы хотелось верить, ибо она давала нам надежду на то, что предложение Государя об образовании М. В. Родзянкой ответственного перед законодательными палатами министерства будет этим последним принято и успокоить возникшие волнения.
– Государь, – говорил Н. В. Рузский, – уполномочил меня довести об его предложении до Вашего сведения и осведомиться, не найдёт ли желание Его Величества в Вас отклик.
– Очевидно, – отвечал М. В. Родзянко, – Его Величество и Вы не отдаёте себе отчёта в том, что происходит в столице. Настала одна из страшнейших революций, побороть которую будет не так легко… Перерыв занятий законодательных учреждений подлил масла в огонь, и мало-помалу наступила
– К сожалению, – сознавался Председатель Государственной Думы, в противоречие с первыми его словами, – мне это далеко не удалось и народные страсти так разгорелись, что сдержать их вряд ли будет возможно.
Войска окончательно деморализованы, и дело доходит до убийства офицеров. Ненависть к Императрице дошла до крайних пределов. Вынужден был во избежание кровопролития арестовать всех министров и заключить в Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, так как агитация направлена на всё, что более умеренно. Считаю нужным Вас осведомить, что то, что предполагается Вами, теперь уже недостаточно и династический вопрос поставлен ребром. Сомневаюсь, чтобы с этим вопросом можно было справиться.
– Но ведь надо найти средство, – отвечал генерал Рузский, – для умиротворения страны и доведения войны до конца, соответствующего нашей Великой Родине. Не можете ли Вы мне сказать, в каком виде у Вас намечается разрешение династического вопроса?
– С болью в сердце буду отвечать Вам, – говорил Председатель Гос. Думы. – Ненависть к династии дошла до крайних пределов, но весь народ, с кем бы я ни говорил, выходя к толпам и войскам, – решил твёрдо довести войну до победного конца. К Государственной Думе примкнул весь Петроградский и Царскосельский гарнизоны; то же самое повторяется во всех городах, нигде нет разногласий; везде войска становятся на сторону Думы и народа. Грозные требования отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становятся вполне определёнными… Присылка генерала Иванова с Георгиевским батальоном, – закончил свою речь М. В. Родзянко, – привела только к междоусобному сражению, так как сдержать войска, не слушающиеся своих офицеров, нет возможности. Кровью обливается сердце при виде того, что происходит. Прекратите присылку войск, так как они действовать против народа не будут; пример – ваш отряд, головной эшелон которого присоединился к восставшему гарнизону города Луги. Остановите ненужные жертвы…
– Войска в направлении Петрограда, – отвечал генерал Рузский, – высланы по общей директиве Ставки. Теперь этот вопрос ликвидируется, и генералу Иванову послано указание не предпринимать ничего до предполагавшегося свидания его с Государем в столице. Необходимо, однако, Михаил Владимирович, найти такой выход, который дал бы стране немедленное умиротворение. Войска на фронте с томительной тревогой и тоской оглядываются на то, что делается в тылу, а начальники лишены возможности сказать им своё авторитетное слово. Государь идёт навстречу желаниям народа, и было бы в интересах родины, ведущей ответственную войну, чтобы почин Императора нашёл отзыв в сердцах тех, кто может остановить пожар.
– Вы, Николай Владимирович, – выстукивал аппарат слова М. В. Родзянко, – истерзали вконец моё и так растерзанное сердце. Но повторяю Вам: я сам вишу на волоске и власть ускользает у меня из рук. Анархия достигает таких размеров, что я вынужден был сегодня ночью назначить Временное правительство. Проектируемая Вами мера запоздала. Время упущено, и возврата нет. Народные страсти разгорались в области ненависти и негодования. Хотелось бы верить, что хватит сил удержаться в пределах теперешнего расстройства умов, мыслей и чувств, но боюсь, как бы не было ещё хуже… Желаю всего хорошего…
– Михаил Владимирович, ещё несколько слов. Имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно, и если анархия перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти – подумайте, что будет тогда с Родиной нашей…
– Николай Владимирович, не забудьте, что переворот может быть добровольным и вполне для всех безболезненным; тогда всё кончится в несколько дней…
Этими словами, по-видимому, намекавшими на неизбежность добровольного отречения Государя от престола, разговор закончился… Ими ответственность за грядущие события перекладывалась как бы на плечи Н. В. Рузского, который в течение всего этого времени мучительно искал наилучшего выхода из создавшегося положения для возможности продолжения войны…
* * *
По окончании беседы с М. В. Родзянко генерал Рузский ушёл к себе отдыхать, я же оставался без сна, подавленный быстрым течением развёртывавшихся событий.
Я очень опасался, что при хорошо мне известном нерешительном и колеблющемся характере Императора Николая все решения его могут оказаться запоздалыми и потому не разрешающими надвигавшегося кризиса. Около 9 часов утра 2 марта я был вызван генерал-квартирмейстером Ставки к телеграфному аппарату. Генерал Лукомский передал мне просьбу генерала Алексеева немедленно довести до сведения Государя содержание разговора Н. В. Рузского с Родзянкой.
– А теперь, – добавил он, – прошу тебя доложить от меня генералу Рузскому, что, по моему глубокому убеждению, выбора нет и отречение Государя должно состояться. Этого требуют интересы России и династии…
Опыт войны научил меня в серьёзной обстановке избегать больше всего суеты и дорожить отдыхом окружающих, так как не известно, насколько придётся форсировать их силы в будущем.
Зная, что генерал Рузский только недавно прилёг и что он вскоре должен будет подняться, чтобы ехать на вокзал к Государю, который, вероятно, также ещё отдыхает, я ответил, что разговор генерала Рузского с Председателем Гос. Думы будет доложен «своевременно».
Что касается последних слов генерала Лукомского, то из них я не мог не вывести того заключения, что в Ставке наиболее ответственные лица присоединялись к мнению М. В. Родзянко о неизбежности отречения Императора Николая II от престола. Я счёл, однако, необходимым предупредить Ставку о трудности немедленного получения от Государя определённого решения по сему поводу.
И действительно, как я предвидел, не обошлось без колебаний.
Приехав к 10 часам утра на вокзал и войдя в вагон к Государю, рассказывал впоследствии генерал Рузский, Главнокомандующий просил Императора Николая ознакомиться с содержанием своего ночного разговора с М. В. Родзянкой путём прочтения соответствующей телеграфной ленты. Государь взял листки с наклеенной на них лентой и внимательно прочёл их. Затем он поднялся, подошёл к окну вагона, в которое и стал пристально всматриваться. Генерал Рузский также привстал со своего кресла. После нескольких очень тягостных секунд молчания Государь повернулся к Главнокомандующему и стал сравнительно спокойным голосом обсуждать создавшееся положение, указывая на те трудности, которые препятствуют ему пойти навстречу предлагаемому решению…
Но в это время генералу Рузскому подали конверт с дополнительно присланною ему мною телеграммой от генерала Алексеева на имя Главнокомандующих всеми фронтами. Телеграмма эта была отправлена из Ставки в 10 ч. 15 м. утра.
В этой телеграмме излагалась общая обстановка, как она была обрисована М. В. Родзянкой в разговоре с генералом Рузским, и приводилось мнение Председателя Гос. Думы о том, что спокойствие в стране, а следовательно, и возможность продолжения войны могут быть достигнуты только при условии отречения Императора Николая II от престола в пользу его сына, при регентстве Великого Князя Михаила Александровича.