Последние дни фашистской империи
Шрифт:
Единственная иллюстрация, грязное фотоклише, изображала Гитлера, проходящего вдоль фронта солдат в сопровождении троицы: Деница, Гиммлера и нашего знакомца Кейтеля, – снова мы увидели это лицо со старческими оползнями, надутое от усилия казаться бравым.
Шум заставил нас обернуться. В зал входил маршал Жуков, окруженный делегатами. Мы быстро заняли свои места.
8
Стол руководителей делегаций стоял на небольшом возвышении. Это были места Жукова, Вышинского, Теддера,
За длинными столами перпендикулярно столу руководителей разместились многочисленные члены делегаций и представители прессы. Места немецких уполномоченных за небольшим столом в стороне были еще пусты.
Заскрипели карандаши журналистов. Нью-йоркский корреспондент вскочил на стол и зашагал по нему в своих тяжелых бутсах. Фотокорреспонденты взбирались на подоконники, на стулья.
Жуков поднялся и в сжатых, точных выражениях объявил цель этого собрания: принять условия безоговорочной капитуляции от командования вооруженных сил Германии.
После этого ввели немецкую делегацию.
В дверях показался Кейтель. Опять он проделал эти жонглерские выпады маршальским жезлом и уселся на стул, имея по правую руку от себя Штумпфа, а по левую – Фридебурга. Прочие двенадцать членов немецкой делегации остались стоять за их спинами.
По предложению Жукова Кейтель передал главам союзных делегаций документ, уполномачивающий германскую делегацию подписать акт о капитуляции.
От глаз делегаций этот документ перешел для обозрения к корреспондентам. С интересом осматриваем его. Это – небольшая бумажка, подписанная гроссадмиралом Деницем. В угловом его штампе – любопытное исправление. Под строкой «Верховное командование» чернилами зачеркнуто слово «Берлин» и от руки бегло написано «Главная ставка». Эта «ставка» так быстро бежала, что не успела отпечатать для себя новых бланков.
Исторический документ возвращается на стол руководителей, украшенный жирным отпечатком большого пальца американского корреспондента, испачкавшегося о мясное пятно на именинном номере «Фолькишер беобахтер».
Большого простора для разговоров у немецких уполномоченных не было. Представители раздавленной Германии, они прибыли для единственной цели: подписать безоговорочную капитуляцию.
Но Кейтелю хотелось поиграть. В гитлеровской верхушке всегда господствовала страсть к театральным жестам и высокопарным выражениям.
Пока читали и переводили пункты акта о военной капитуляции, Кейтель беспрерывно рисовался. На лице его и во всей позе была рассчитанная надменность. Он сидел на стуле подбоченясь, как на коне, и старался усилить это выражение комически-торжественными манипуляциями маршальским жезлом: то он на него опирался, как на булаву, то с громким стуком брякал его об стол, то с чванным видом возлагал на него волосатые длани. Когда Кейтель поворачивался, все на нем искрилось – от монокля в глазу до золоченого креста где-то возле пупа. В отличном документальном фильме «Берлин», к сожалению, отсутствуют многочисленные
Соседи его держались естественнее. На лице генерал-полковника Штумпфа, с его наружностью разжиревшего колбасника, царствовала покорная скука. Генерал-адмирал фон Фридебург, командующий военно-морскими силами Германии, казался воплощением стыда и растерянности.
Временами все трое, сблизив головы, тихо ссорились. Штумпф что-то шептал Кейтелю, смотря на него ненавидящим взглядом, и казалось, что он говорит: «Что вы болтаете? Подписывайте! Тоже нашли время трепаться…»
Для того чтобы подписать акт о капитуляции, германским делегатам пришлось пройти половину зала и подойти к другому столу, стоявшему возле президиума.
Кейтель взял перо. Защелкали фотоаппараты. Долго мы ждали этого момента. Были обращены в прах сотни городов, разорены цветущие страны, убиты миллионы людей, и русскому народу понадобилось развернуться во всю свою исполинскую силу, для того чтобы наконец Германия была повержена, и этот серый человек с самодовольным невзрачным лицом, представляющий вооруженные силы Германии, поставил свою фамилию на лежавшем перед ним листе бумаги.
Процедура подписания акта длилась довольно долго, около часа, потому что надо было подписать много листов на разных языках. Кейтель не пользовался письменным прибором, стоявшим на столе, а подписывал собственным стило, видимо не желая оставлять реликвии. Это, впрочем, не помешало впоследствии одному из корреспондентов завладеть чернильницей, как он выразился, «на память». Все в этом зале казалось реликвией, все дышало историей.
Фридебург подписывал, услужливо склонив свое длинное тощее тело. Толстяк Штумпф подмахивал быстро, не читая.
Но вот акт подписан. Кейтель натянул перчатки, величественно надулся и сделал движение, словно собираясь начать речь.
Но маршал Жуков сухо сказал:
– Немецкие уполномоченные могут быть свободны.
Бывшие гитлеровские генералы сгрудились в дверях, снова мы увидели ту же надоевшую игру маршальским жезлом – и немцы исчезли в берлинской ночи. Солдатски топая, они удалились под конвоем в свое помещение. Так кончилась война, самая грандиозная, какую знает человечество.
Я подошел к открытому окну. И странное ощущение – какая-то пронзительная смесь счастья и небывалости – вдруг охватило меня. Я не мог понять, откуда оно идет. Я смотрел в окно и видел звезды, огни в домах, позади меня, из зала, лились на улицу ослепительные потоки света… Ах, вот оно что! Нет больше затемнения! Вот откуда это ощущение сказочного счастья! В первый раз с июня сорок первого года я смотрю из освещенного окна в ночь. Сколько раз за четыре года я мечтал об этом моменте! И вот он пришел – в Берлине, в доме, где только что сдалась фашистская империя.