Последние дни Помпей
Шрифт:
— О чем ты говоришь, Арбак? — спросила Иона с тревогой, и голос ее задрожал. — Я знаю, ты мой друг, ты заботишься о моей чести, о моем благе. Как мне понять тебя?
— Да, я самый искренний твой друг! Позволь же мне говорить как другу, откровенно, не боясь тебя обидеть.
— Я прошу тебя об этом.
— Этот юный повеса Главк… как ты с ним познакомилась? И часто ли вы видитесь?
Сказав это, Арбак пристально посмотрел на Иону, словно хотел заглянуть ей прямо в душу.
Съежившись под этим взглядом, охваченная необъяснимым страхом, девушка ответила смущенно и неуверенно:
— Его представили мне как соотечественника моего отца, а значит, и моего. Мы знакомы всего неделю. Но что значат эти расспросы?
— Прости меня, — сказал Арбак. — Я-то думал, ты знаешь его давно. Так вот, он низкий лгун.
— Как! Что ты говоришь? Какое ужасное слово!
— Оставим это. Я не хочу, чтобы ты возмущалась этим человеком, слишком много для него чести.
— Умоляю тебя, говори. Кого же оболгал Главк? Или, вернее, в чем, тебе кажется, он повинен?
Скрывая свою досаду, Арбак продолжал:
— Ты знаешь, как он проводит время, кто его друзья, какие у него привычки? Кости и пиры — вот чем он увлечен, а среди этих спутников порока, какможет он мечтать о добродетели?
— Ты все еще говоришь загадками. Во имя богов, молю тебя, скажи все, я готова к худшему.
— Хорошо, будь по-твоему. Знай же, моя Иона, что не далее как вчера Главк при всех, в общественных банях, хвастался твоей любовью к нему. Он сказал, что его это забавляет. Правда, надо отдать ему справедливость, он хвалил твою красоту. Кто мог бы ее отрицать? Но он презрительно рассмеялся, когда один из его приятелей, кажется Клодий или Лепид, спросил его, любит ли он тебя настолько, чтобы жениться, и скоро ли он намерен украсить свои двери гирляндами.
— Не может быть! Где слышал ты эту низкую ложь?
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я пересказал тебе все насмешки наглых повес по поводу этой истории, которая обошла город? Клянусь, я сам сначала не поверил этому, но, увы, люди, слышавшие все своими ушами, убедили меня, что это правда, хоть мне и не хотелось говорить ее тебе.
Иона откинулась назад, и ее лицо стало белее мраморной колонны, к которой она прислонилась, чтобы не упасть.
— Я негодовал, мне было невыносимо, что твое имя у всех на устах, как имя какой-нибудь простой танцовщицы. И сегодня я поспешил прийти и предупредить тебя. Я застал Главка здесь. Это до того возмутило меня, что я потерял самообладание. Я не мог скрыть свои чувства; да, я был невежлив в твоем присутствии. Простишь ли ты своего друга, Иона?
Иона взяла его за руку, но ничего не ответила.
— Не думай об этом больше, — сказал он. — Но пусть это послужит тебе предостережением: помни, ты должна быть благоразумна. Я знаю, это ни на миг не может задеть тебя. На такое легкомысленное хвастовство Иона не может обратить внимания. Эти оскорбления ранят только тогда, когда исходят от человека, которого мы любим, но не его гордая Иона удостоит своей любви.
— Любви! — пробормотала Иона с судорожным смехом. — Да, конечно.
Любопытно, как в те отдаленные времена, при общественном строе, столь не похожем на современный, любви препятствовали те же мелочные уловки, какие так распространены в наше время: та же изобретательная ревность, та же подлая клевета, та же передача мелких сплетен, которых и теперь так часто бывает достаточно, чтобы разорвать узы самой искренней любви, даже если ей все благоприятствует. Когда корабль плывет по тихому морю, крошечная рыбешка может прилипнуть к килю и остановить его — так гласит предание. То же бывает и с самыми сильными человеческими страстями, и картина была бы неполной, если бы даже в наши времена, богатые любовными увлечениями, мы не описали те тайные и зловещие пружины, которые каждый день действуют и в наших домах, у наших очагов. Именно благодаря этим мелким интригам мы лучше понимаем прошлое.
Египтянин с необычайной хитростью задел самую слабую струну Ионы — он ловко поразил отравленной стрелой ее гордость. Он воображал, что пресек чувство, которое, как он надеялся, за столь краткое время осталось лишь в зародыше, и, спеша переменить разговор, завел речь о брате Ионы. Беседа их продолжалась недолго. Арбак ушел, решившись не предоставлять больше Иону самой себе, но каждый день посещать ее и следить за ней.
Едва он вышел за порог, как Иона, чья женская гордость уже не требовала от нее больше притворства, горько зарыдала.
ГЛАВА VII
Развлечения в Помпеях. Миниатюрное подобиеримских терм
Главк был на седьмом небе от счастья. Из разговора, которым удостоила его Иона, он в первый раз ясно понял, что его любовь не будет отвергнута. Эта надежда наполняла его восторгом, который, как ему казалось, не может вместить мир. Не подозревая, что он оставил в доме Ионы врага, и забыв не только о его уколах, но и о самом его существовании, Главк шел по оживленным улицам и тихо напевал ту самую песенку, которую Иона слушала с таким вниманием. Он свернул на улицу Фортуны и пошел по высокому тротуару. Дома здесь были ярко выкрашены, а через открытые двери видны были красивые фрески. На каждой улице у въезда стояли триумфальные арки. Главк шел теперь мимо храма Фортуны, и портик этого прекрасного храма (построенного, как предполагают, одним из родственников Цицерона, а быть может, и самим великим оратором) придавал веселой улице воз-пышенную торжественность. Этот храм был одним из тмечательных образцов римской архитектуры. Он стоял на высоком фундаменте. Две лестницы вели к площадке, где был утвержден алтарь богини. Оттуда другая широкая лестница вела в портик, с высоких колонн которого свисали гирлянды чудесных цветов. По обе стороны храма стояли статуи работы греческих скульпторов; неподалеку возвышалась триумфальная прка, увенчанная конной статуей Калигулы с бронзовыми трофеями [32] по бокам. Перед храмом собралась оживленная толпа — одни, сидя на скамьях, обсуждали политику империи, другие разговаривали о предстоящих играх в амфитеатре. Кучка молодых людей носхваляла приезжую красавицу, другие беседовали о достоинствах новой пьесы; несколько пожилых людей беседовали о развитии торговли с Александрией; среди них было много купцов, серьезных и рассудительных, в своеобразных восточных одеждах и ярких туфлях, украшенных драгоценными камнями, — они заметно отличались от одетых в туники италийцев, которые оживленно жестикулировали. В те времена, как и теперь, у этих живых и темпераментных людей, кроме языка слов, в большом ходу был выразительный язык жестов; их потомки сохранили его, и ученый Иорио написал очень интересную работу об этой причудливой жестикуляции.
32
Трофеем у древних назывался памятник, который оставляли иа поле сражения в знак победы. Первоначально это был обтесанный ствол дерева с навешанным на него неприятельским оружием (или просто сваленное в кучу оружие). О бронзовом изображении таких трофеев и идет речь здесь.
Пробравшись через толпу, Главк вскоре очутился среди своих веселых и беззаботных друзей.
— А! — сказал Саллюстий. — Не видел тебя целую вечность!
— Как же провел ты эту вечность? Каких новых яств отведал?
— Я действовал по науке, — возразил Саллюстий. — Попробовал откармливать мурен и, признаться, отчаялся добиться того совершенства, какого достигали наши римские предки.
— Бедняга! Но почему же?
— А потому, — отвечал Саллюстий со вздохом, — что закон теперь запрещает кормить их рабами. У меня не раз было искушение избавиться от моего толстого домоправителя и бросить его в бассейн. Это придало бы рыбьему мясу самый нежный вкус! Но рабы в наше время — не рабы, им безразличны интересы хозяев, иначе этот Дав [33] охотно пожертвовал бы жизнью, чтобы доставить мне удовольствие.
33
Дав — имя хитрого и преданного раба во многих римских комедиях.
— Какие новости из Рима? — спросил Лепид, лениво подходя к ним.
— Император устроил роскошный пир для сенаторов, — сказал Саллюстий.
— Добрая душа! — заметил Лепид. — Говорят, он никого не отпускает, не исполнив просьбы.
— Может быть, он позволит мне скормить раба моим рыбкам? — оживился Саллюстий.
— Едва ли, — сказал Главк. — Тот, кто оказывает благодеяние одному римлянину, всегда делает это за счет другого. Будь уверен, что каждая улыбка, которую вызывает милость Тита, исторгает слезы из сотен глаз.
— Да здравствует Тит! — воскликнул Панса, услышав имя императора. — Он обещал назначить квестором моего брата, который промотал свое состояние…
— … и хочет теперь нажиться за счет народа, мой милый Панса, — продолжил Главк.
— Правильно, — согласился Панса.
— Выходит, и от народа бывает польза, — заметил Главк.
— Конечно, — отвечал Панса. — Ну, мне пора, пойду осматривать казначейство, там надо кое-что починить.
И эдил торопливо удалился, а за ним потянулся длинный хвост просителей, которые выделялись в толпе своими тогами.