Последние дни Российской империи. Том 2
Шрифт:
Осетров распихал руками солдат по голосам и стал перед ними. Гайдук с гармоникой пристроился рядом, усевшись на большом чурбане, нежный Шлоссберг стал поодаль. Осетров обвёл хор глазами и сильным, мощным голосом завёл:
Из-за острова на стряжень, На простор речной волны!Хор не особенно дружно подхватил:
Выплывают расписные Стеньки Разина челны.Много раз слыхал Саблин эту песню, давно ставшую модною в полках, но такого исполнения не слыхал. Оно было грубое. В хоре не было главного — гармонии. Певцы не пели, а кричали, мало было хороших голосов, но они жили этою песнею, они упивались всем её диким смыслом, и каждое слово песни отражалось на их лицах. Голос Осетрова звучал разгулом сладострастного могущества.
Мощным взмахом поднимает Он красавицу княжну И за борт её бросает В набежавшую волну!Одинаковая звериная усмешка играла на лицах солдат-песенников, Осетрова и Гайдука. Словно каждый из них всей душой переживал торжество разгульного атамана и мечтал подражать ему.
Перед середину хора вышел Шлоссберг. Он поклонился перед Саблиным, как кланяются артисты, выходя на эстраду, и сказал два слова Гайдуку. Гармония застонала в сильных руках Гайдука. Шлоссберг устремил мечтательные глаза вдаль, лицо его прониклось выражением глубокой скорби, и несильным баритоном хорошо поставленного голоса он начал:
Как король шёл на войну В чужедальнюю страну: Заиграли трубы медные На потехи на победные!И, сбавив тона и опустив красивую голову, Шлоссберг полным печали голосом продолжал:
А как Стах шёл на войну В чужедальнюю страну: Зашумела рожь по полюшку На кручину, на недолюшку. Свищут пули на войне… Ходит смерть в дыму, в огне. Тешат взор вожди отважные, Стонут ратники сермяжные. Кончен бой. Труба гремит. С тяжкой раной Стах лежит. А король стезей кровавою Возвращается со славою!..И едва кончил Шлоссберг, как Гайдук, протянув печальный аккорд, вдруг искривил своё полное лицо в ликующую усмешку, весело перебрал гармоникой и громким и зычным голосом, потрясшим весь двор, выкрикнул могуче, зверино, радостно:
Э-эх! Ээх! Ээх! Эх, жил бы, да был бы, Пил бы, да ел бы, Не работал никогда! Жрал бы, играл бы, Был бы весел завсегда!Хор подхватил ликующими голосами:
Жил бы, да был бы, Пил бы, да ел бы, Не работал никогда!Два парня выскочили вперёд и, размахивая руками, стали отплясывать русскую, от которой пахнуло фабричным кварталом и иноземным мателотом.
Горло сдавило Саблину от всего того, что он видел и слышал, и глухим голосом он сказал: «Господа офицеры, пожалуйте в избу. Прапорщики Осетров, Гайдук и Шлоссберг, попрошу вас сюда».
Хор затих. По тону голоса Саблина, по его мрачному недовольному лицу все поняли, что чем-то не угодили корпусному командиру. Офицеры затопотали ногами по крыльцу гминного правления, стеснились в дверях и вошли, неловко толкаясь.
— Станьте, господа, по полкам, — строго сказал Саблин.
Пастухов сокрушённо вздыхал и не знал, куда спрятать свой красный нос, толстяк прерывисто громко сопел, набирая воздух, полковник генерального штаба придал независимый вид своему холёному лицу и подправил свои небольшие стриженые усы, начальник дивизии стал на правом фланге, комично вытянувшись и всем видом своим говоря: «Вот видите, до чего вы довели! Рассердили его превосходительство. А я не виноват. Я старался и буду стараться. Что прикажете, то и сделаю. Только прикажите!»
— Господа! — сказал Саблин, и голос его звенел от негодования. — Я запрещаю, слышите, категорически, воспрещаю петь эти и им подобные песни. Откуда вы набрали это все?
— Ваше превосходительство, — волнуясь заговорил командир полка, от которого были песенники. — Это все очень известные народные песни и народные частушки. Это творчество русского народа…
— Так вот, это творчество я вам и запрещаю петь.
— Что же тогда петь? — пробормотал удивлённый полковник генерального штаба.
— Вы что, притворяетесь, что не знаете? «Полтавский бой», «Бородино», «Что за песни, вот так песни распевает наша Русь», «Раздайтесь, напевы победы». Будто не пели в корпусе и училище хороших песен, будто не видали песенников. А эту развращающую солдата грязь потрудитесь изъять из обращения. И вы, ваше превосходительство, благоволите наблюсти за тем, чтобы репертуар ваших песенников был патриотический и возвышающий душу, а не роняющий высокое имя солдата… Жрал бы, играл бы! Черт знает чего не придумают! Какие идеалы!
Саблин круто повернулся и вышел. Автомобиль уже был подан. Петров знал своего генерала и знал, что он ни минуты не останется там, где ушёл, не поблагодарив солдат.
Едва автомобиль завернул за угол улицы селения, командир полка, от которого были песенники, сказал громко.
— Ну гусь! Настоящий гвардейский гусь. Реакционный генерал. Молчать и не пущать!
— Оставьте, Михаил Иванович, — сокрушённо сказал начальник дивизии, — ну в самом деле, что это за песни?
— Современные песни, ваше превосходительство, — сказал Шлоссберг. — Теперешний солдат не станет петь той дребедени, которую назвал командир корпуса. Он перерос всё это. У него свои песенники, свои душевные запросы и переживания, и мы, офицеры, в тяжёлое время войны должны следить за сложными изгибами его смятенной души.