Последние дни Российской империи. Том 2
Шрифт:
Зоя Николаевна при виде стольких незнакомых мужчин совершенно потерялась, но гости не смущались. Они вошли в её квартиру, как в свою собственную, и Гайдук, ни у кого не спрашивая позволения, закурил толстую папиросу.
— Не удивляйтесь нашей бесцеремонности, — мягко сказал Шлоссберг, обращаясь к Зое Николаевне. — Война нас сделала такими. Мы привыкли жать, где не сеяли.
— Под каждым дерева листом ей был готов и стол, и дом, — развязно сказал Осетров. — Товарищу Ниночке привет. Как ваша муза? Нащёлкали что-либо?
— Немного есть, — отвечала Ниночка.
— Прочтёте?
— Это уже, как хозяйка, — сказала Ниночка.
— Коммуна, Ниночка, коммуна! Давайте
— Пожалуйста, читай, Ниночка, — сказала Зоя Николаевна.
— Просим, просим!
— Нет, я не буду первая. Пусть Шлоссберг прочтёт что-нибудь хорошее.
Шлоссберг не отказывался. Он подошёл к роялю, и товарищ Дженни покорно пошла за ним и села на табурет. Она взяла несколько тактов похоронного марша, потом смолкла и редкими торжественными аккордами сопровождала мелодекламацию Шлоссберга.
Как удар громовой, всенародная казнь Над безумным злодеем свершилась; То одна из ступеней от трона царя С грозным треском долой отвалилась…Дженни ушла в басовой ключ, и клавиши звучали мягко и торжественно.
Мрачен царь… Думу крепкую думает он, Кто осмелился стать судиею Над тобою, над верным слугою моим, Над любимцем, возвышенным мною.Шлоссберг рисовал грозную картину видений Царя, нарисованную Ольхиным в его стихотворении «На смерть Мезенцева»…
Царь стоит и не верит смущённым очам; Как на глас неземного веленья, Поднялись и проносятся мимо него Рой за роем живые виденья. Измождены, избиты, в тяжёлых цепях, Кто с простреленной грудью, кто связан, Кто в зияющих ранах на вспухших спинах, Будто только что плетью наказан. Тут и лапоть крестьянский, и чёрный сюртук, Женский локон, солдатик в мундире, И с верёвкой на шее удавленный труп, И поэт, заморённый в Сибири.Все притихли. У Зои глаза были полны слёз. Она чувствовала, как колебалась её любовь к Государю, и Монаршая милость теряла своё обаяние.
Шлоссберг долго читал среди затихших гостей, и звуки рояля уже бурно слились в жгучую мелодию, гремели угрозой и бунтом, и пылко и гневно уже не говорил, а кричал слова мести Шлоссберг:
И висит эта туча, и будто бы ждёт, Словно крылья орёл расправляет, Но ударит твой час, — грозовая стрела, Как архангела меч, засверкает. Каждый стон, каждый вздох, пролитая слеза В огнедышащих змей обратятся, И в давно зачерствелое сердце твоё Миллионами зубьев вонзятся!Шлоссберг понизил свой голос почти до шёпота, Дженни под сурдинку играла похоронный марш.
Полумрак, тишина… пышный гроб и налой, Образа с восковыми свечами И покойник с суровым холодным лицом, С искажёнными смертью чертами.Несколько секунд в гостиной царила тишина.
— Здорово! — сказал Осетров.
— Да! Эт-то талантище! Эт-то писатель, — проговорил молчавший пока Гайдук.
— Товарищи, — сказал Кноп, — а как у вас в пулемётном полку насчёт песен и литературы?
— Идёть! — сказал Осетров, произнося по-мужицки идёт. — Тут легко. Народ сознательный, ну и начальство растеряно. Рабочую марсельезу разучили, «Вы жертвою пали» поем, «Ночь темна» знаем, тут можно, а вот в полку — египетские казни пошли. Саблин, генерал, корпус принял и пошло. Цензура, все запрещено, только «Гром победы раздавайся» и пой. Ну генерал! И молодой совсем, а такой аспид. Занятия завёл.
— Какие же занятия? — спросил Кноп.
— Да разные. Укрепления в тылу построил, проволокою окутал, теперь атаки делать заставляет, проволоку резать, через рвы прыгать, ручные гранаты бросать. А то ещё музыкантов завёл, гимнастику всем полком под музыку заставляет делать. Бегать по часам заставляет. Сам ночью в окопах сидит, а утром к резервной дивизии катит, на занятия, значит. Двух командиров полков прогнал, новых поставил. Тянут солдата. Всех остриг, даже офицеров, вшей уничтожил, честь отдавать заставил. Сам двужильный и других тянет.
— Ну, а солдаты как на это? — спросил Кноп.
— Не одобряют. Погоди, говорят, дай срок, мы с тобой разделаемся. Нам, говорят, этого не надо, мы воевать не хотим.
— Неприятие войны? — сказал Кноп.
— Надоело. Окопы замучили. Кабы война настоящая, а то только так. Томление одно. Газов страсть боятся.
— Гм, гм, — сказал Кноп. — Воевать всё-таки придётся.
— А нельзя пошабашить? — спросил Гайдук. — Ежели революция и все такое.
— Нельзя. Они требуют. И деньги на революцию давали с тем, чтобы никакого мира. Так и пропаганду надо вести — революция, мол, долой Царя, устройство демократического образа правления и — сейчас продолжение войны — в полном согласии с союзниками.
— Трудно это будет, — сказал Осетров.
— Как рабочие? — спросил Гайдук.
— Там все готово. Наши на местах и каждую минуту готовы стать к власти.
— Помните, товарищ, наши требования — сейчас же демократизация армии, комитеты, выборное начало при назначении на командные должности, отмена дисциплинарной власти, отмена отдания чести…
— Понимаю, понимаю, — торопливо сказал Кноп. Droit du soldat [57] . Декларация прав солдата. На это идут. Согласны. П. немного артачится, а Г. идёт. Он теперь под подозрением. В Кисловодск удрал. Но вы уверены, что у вас изберут кого надо?
57
Права солдата.