Последние дни Российской империи. Том 2
Шрифт:
— Погодите. Я скажу, чтобы вас чаем напоили и накормили. Дорога тяжёлая.
— Покорно благодарю. Не надеюсь до ночи вернуться.
Саблин приказал адьютанту позаботиться о мотоциклисте-студенте, а сам, согнувшись в низких дверях, прошёл в крошечную халупу с земляным полом и стал рассматривать бумаги.
Первая была частная телеграмма из Петрограда.
«Приезжай немедленно. Очень нужен общий совет. События чрезвычайной важности. Подробности у тебя на квартире. Репнин, Мацнев, Гриценко».
Саблин поморщился. После приказа, по смыслу которого выходило, что скоро должно быть наступление, после того, как он увидал результаты работы своей над корпусом, его совсем не устраивала поездка в Петроград, но было очевидно, что те, кто вызывали его, предусмотрели характер Саблина и его нелюбовь к отпускам. Из штаба Армии была прислана телеграмма, которой Саблин был назначен членом Петроградской Георгиевской Думы и должен был немедленно приехать на заседания, которые начинались 17 декабря. Самойлов позаботился о Саблине и вместе с телеграммой прислал предписание и все удостоверения для проезда по железным дорогам. Саблин подал эти бумаги Давыдову.
— Вам придётся сейчас же и ехать. Иначе опоздаете, — сказал Давыдов.
— Когда идёт поезд?
— По узкоколейке отходит в три часа. Но я вам не советую ехать. Только намучаетесь. Поезжайте прямо автомобилем на Сарны. Если вы в три часа выедете, вы к десяти будете, а поезд идёт в половине двенадцатого да ещё и опаздывает.
Саблин отдал нужные распоряжения, написал приказ и в сумерках зимнего дня сел в автомобиль и по мягкой усыпанной снегом дороге поехал на Сарны.
Через сутки он был в Петрограде.
XXI
Поезд, на котором ехал Саблин, ранним утром подходил к Николаевскому вокзалу. Было темно. На вокзале горели фонари, но на улицах они были погашены, и мягкий туманный сумрак лежал над городом. В нём тонули дали Невского проспекта. Адмиралтейства не было видно. Саблин отправил с посыльным свой чемодан на квартиру, а сам пошёл пешком по Невскому проспекту. Ему не хотелось идти домой. Дела, по которым его вызывали Репнин и Мацнев с Гриценкой, не могли начаться раньше полудня, впереди было длинное скучное утро, которое некуда девать. Саблин решил пройтись по родному, любимому городу. Впереди была масса дел — поездка на кладбище, на могилу Веры Константиновны, к Ротбек, к графине Палтовой, таинственное дело Репнина, представление председателю Георгиевской Думы, явка военному министру — но сейчас, до одиннадцати часов, было нечего делать. Саблин в Любани напился чаю, и теперь хотелось движения. Он был в солдатской шинели не со свитскими, а с защитными погонами, на которых римскими цифрами был поставлен номер его корпуса.
На Невском было безлюдно. Саблин заметил, что панели не были очищены от снега, песку не было посыпано. Городовые стояли на улицах не в своих чёрных, а в солдатских шинелях и были хуже одеты, чем обыкновенно. Некоторые магазины были закрыты, у других, несмотря на ранний час, длинной вереницей, как у театральной кассы, один за другим стояли люди. Это были те хвосты за продовольствием, о которых слыхал Саблин, но которых он ещё никогда не видал.
Саблин около года не был в Петербурге и не мог не заметить в нём перемен, но его чувство к нему оставалось неизменно. Каждая тумба, каждый киоск, фонарь, вывеска, дом были ему родными. Каждый неодушевлённый предмет он мысленно приветствовал. Фруктовый магазин Соловьёва, рыбная торговля Баракова, Милютины ряды. Сёмга, паюсная и свежая икра, громадные балыки, яблоки, груши, ананасы, — все также аппетитно, заманчиво, лежало за зеркальными стёклами, только цены казались громадными. Свежая икра стоила десять рублей, фунт сёмги восемь. На углах были газетчики, извозчики, правда, более редкие, чем обыкновенно, стояли вдоль панелей, их большие лошади были накрыты серыми попонками, и сами они похлопывали рукавицами.
«Нет, хорошо! — думал Саблин. — Хорошо в Петрограде». Он с удовольствием подумал о своей квартире, о мягкой кровати, о ванне, об электрическом свете и тепле.
«Да, — подумал он, — это не то, что крошечная халупа в Заставце, земляной пол, собачий холод и раздражающее присутствие Давыдова».
Он вышел к Казанскому собору. Серая громада простирала к Саблину каменные руки. Колонны казались седыми от облепившего их инея. Цветники были завалены снегом, и из него жалкими прутиками торчали ветки мелкого кустарника. Двери собора были открыты. Кончилась ранняя обедня, и несколько человек спускались по широким ступеням. Саблин свернул влево и пошёл в собор. Казанский собор напоминал ему детство. Взрослым, офицером, он почти никогда не бывал в нём. Его сразу охватила сумрачная тишина собора. У чудотворной иконы горели свечи, несколько лампад тускло светились у иконостаса, да отражались огни в гладкой приземистой решётке из серебра, подарке Донских казаков. «Что-то подарят они теперь», — подумал Саблин и вспомнил молодого Карпова.
Саблин купил свечку и пошёл к иконе Казанской Божией Матери.
Он тихо шёл по скользким плитам. В углу собора два человека, из причта, о чём-то спорили сдержанными голосами, и гулкое эхо разносило звуки их голосов по собору, заглушая шаги Саблина.
У самой иконы, неподвижно распростёршись, лежала женщина в котиковой шубке. Саблин остановился. Женщина плакала. Он слышал тихие всхлипывания и видел, как содрогались её плечи. «Верно, получила тяжёлое известие с войны», — подумал Саблин. Он хотел отойти и не мешать чужому горю. Но в эту минуту женщина, всхлипнув ещё раз, вдруг выпрямилась, поднялась с колен и обернулась.
Саблин увидел бледное лицо. Нестерпимая мука смотрела из громадных заплаканных серых глаз. Эти глаза скользнули безразлично по лицу Саблина и остановились на его погонах. Дикий, сумасшедший взор застыл на плечах Саблина, точно номер погон поразил эту женщину. Она схватилась за грудь и пошатнулась. Она упала бы навзничь на камни, если бы Саблин не подхватил и не поддержал её.
— Спасибо… Спасибо большое вам, — проговорила она, задыхаясь от слёз… — Благодарю вас. Я теперь дойду одна. Благодарю вас.
— Позвольте я вам помогу. Вам надо отдохнуть. Посидеть.
— Нет, это пройдёт. Это так только. Меня поразило. Корпус, где служит мой муж. Вы одного с ним корпуса.
— Я командир этого корпуса, — мягко сказал Саблин, давая тем понять, что если дело касалось её мужа, то он может ей помочь.
— Ах, генерал Саблин! — воскликнула она.
— А что случилось с вашим мужем? У нас в корпусе эти дни не было потерь в офицерском составе. Кто ваш муж?
— Подполковник Козлов, — прошептала женщина.
Ясный рассвет над окопами у Шпелеври и золотистая заря на востоке вдруг вспомнились Саблину. Вот она Зорька! Та самая Зорька, о которой молился так страстно Козлов.
— Я видал вашего мужа третьего дня утром. Он был в отличном здравии. Его полк лучший в корпусе. Он стоит в полной безопасности в резерве и будет так стоять ещё двенадцать дней. С вашим мужем ничего не могло случиться.
Саблин наблюдал молодую женщину. Известие о муже не произвело на неё впечатления. Все то же неисходное горе было у неё в глазах. Она снова начала плакать.