Последние каникулы, Шаровая молния
Шрифт:
– Пойдешь,- спокойно сказал Юра.- Разомнешь белые косточки. Кто против того, чтобы Игорек пошел, говорите.
Только это он и произнес, но за этим все, и Игорек, почувствовали такую решимость, что, непривычные, даже слова не вымолвили. При полной тишине Юра осторожно назвал несколько фамилий.
– Машину завтра дадут? А шофера где взять?
– Юра посмотрел на Вадика, сидевшего среди ребят.
– Послезавтра шофер будет,- громко, чтобы все слышали, ответил Вадик.
– Родишь, что ли, его?
– спросил Игорек.- Ловкий ты парень, доктор! Ну, посмотрим!
– Слушай, Вадик,- задержал его комиссар.- Напиши протокол собрания. Так напиши, чтобы
Протокол Вадику дался легко - сухой и точный.
А потом он остался на стройке, проработал с ребятами до обеда, таская кирпичи. Парило; пот, сначала заливавший все лицо, высох, кожу стянуло. Через час спина у него одеревенела, а руки, руки отсутствовали...
Плетясь в лагерь, он вспомнил, что за весь сегодняшний день, с утра, с того мгновения, как, изловчившись, ему удалось погладить Олю по щеке, он больше о ней не вспомнил. Как будто чувствуя за собой невольную вину, он заторопился и едва не оторвался от ребят - в конце поля, там, где тропинка в лагерь изгибалась и стройку закрывала густая лесопосадка, отряд остановился, обернулся: это прощались с домом те, кто после обеда должен был идти в совхоз. Вадик пропустил вперед этих ребят - незаметного Толю, с которым он едва ли перекинулся двумя десятками слов, неразлучных братьев Сударушкиных, еще не потерявших простодушное выражение лиц под соломенными спутанными волосами, Игорька, на ходу резанувшего его взглядом.
– Знаешь?
– спросила Оля в столовой, наклоняясь над ним. Он кивнул.- Вот я удивилась - никогда таким он не был.
– Был, Оль, всегда был. Для тех, кого не считал личным другом. Костолом.- Вадик ел, не замечая, что ест, так же, как и все ребята,- раньше это его удивляло.
Оля села с ним за общим столом, плечом толкнув поспешно отодвинувшегося комиссара, и смело, любовно заглянула ему в лицо. "Ешь, работничек!
– шепнула она,- Наломался?"
– Комиссар, я поеду домой за правами на вождение,- не отрываясь от макарон, негромко сказал Вадик.- Буду у вас шофером. Попробую, не возражаешь?
Сережа отложил вилку и подумал.
– Давай!
– согласился он через минуту и позже- Вадик заметил - все косился на него: приглядывался? всматривался? А Оля погладила Вадика по голове, впервые при всех.
Когда, переодетый, он вышел из медпункта, она уже ждала его. Белый отложной воротничок, темная юбка, едва прикрывающая загорелые колени, а над воротничком ее свежее лицо с зелеными пристальными глазами, отчего-то сейчас потемневшими.
– Я с тобой до города. Надо протокол собрания да копии нарядов в штаб передать,- сказала она ему уже на дороге через поле. Он устало тащился, а Оля все убегала вперед. Что-то неуверенное он увидел в том, как она оглянулась на него. Поймал ее за руку. Она сильно покраснела, вырвалась.
Они пошли по шоссе, и Вадик, услышав сзади нарастающий гул, всякий раз махал своим мандатом, наконец, их посадили в самосвал, и все полтора часа дороги до города они промолчали.
– Провожу тебя,- сказала Оля.- На город хоть погляжу.
На площади у железнодорожной кассы, оставшись вдруг одни, без привычного постоянного ощущения присутствия ребят и их взглядов, в массе снующих в дверях магазинов озабоченных людей, они на какое-то время растерялись и все еще молчали. В киоске Вадик купил газеты и номер "Крокодила", дал его Оле, и она взяла журнал и стала перелистывать его, поглядывая поверх страниц на Вадика.
– Не хочу, чтобы ты домой ехал,- вдруг произнесла она жалобно.- Опять какой-то чужой возвратишься. Не хочу!
У нее было
– Нет, прежний.- Она затрясла головой.- Да. Тогда... Два до Белорусского,- попросил он равнодушную кассиршу.- Оля схватила его за руку.- Два, два!
– Хорошо вас слышу, молодой человек,- два билета!
– вдруг по громкоговорителю объявила кассирша, и все, стоявшие на платформе, обернулись. Вадик взял Олю за покорную руку, повел по мостику, накупил в киосках чепуховой еды и, когда подошла совершенно пустая электричка, поспешно ринулся в открывшиеся двери, занял места у окна. Он видел, что Оле тревожно, что она мечется между тем, чтобы встать и уйти, или остаться, что одинаково трудно ей сделать и то и другое, и он помог ей - весело и беззаботно стал нести какую-то чушь про железную дорогу, про опаздывающие поезда, забытые вещи, хотя и ему было отчего-то тревожно. Уже в дороге он понял, что это страх, что ему страшно расстаться с ней даже на день, а почему страшно, он не знал.
– Давай закусим?-предложил Вадик. На отглаженном носовом платке, неизвестно откуда выуженном, она разложила бублики и начавшее таять мороженое, открыла бутылку молока. Поев, Вадик вышел покурить и через стеклянную дверь осторожно наблюдал за Олей. Она долго сидела задумавшись, что-то озабоченно подсчитывая или перечисляя,- губы и брови у нее чуть шевелились, но когда их соседка по лавочке, с самого начала часто двигавшая ногами пустую корзину, засунутую под лавку, сделала попытку рассесться посвободней, Оля сразу же повернулась к ней и что-то твердо сказала. Толстая соседка, выкатив грудь, ответила, и чуть было не случилась перепалка. Вадик торопливо выбросил сигарету и поспешил в салон.
– Тебя хахалем назвали,- шепнула ему в ухо Оля. Он улыбнулся.- Я к тебе в дом не пойду... В таком виде...
– Пойдешь! Вид что надо.
– Обрадует это твоих?
– А дома, наверно, только мама.
– Тем более.
– Дуреха! Знаешь, какая у меня мама умница!
– восторженно сказал Вадик. Оля усмехнулась.
С полдороги начался дождь. И в Москве вышли на мокрый, будто засаленный, асфальт; их оглушил гул, грохот. На площади Вадик неразборчиво купил цветы. (И не заметил, как вздрогнула Оля, принимая их в руки.)
– Как маму зовут?
– чужим голосом спросила она его в метро.
– Наталья Владимировна. Да не трусь ты!
– Глупый ты, Вадик,- вздохнула Оля.
– Ты ей очень понравишься!
– оглядывая Олю, сказал Вадик. Он ехал домой, Оля была рядом, а дома ждали уют и ласка.- Ты у меня красавица!
– шепнул он ей.- Самая красивая!
– Вадик, перестань!
– взмолилась Оля всерьез и вцепилась в него - вагон качнуло на повороте, завизжали колеса, и они влетели на станцию.
Во дворе, на лавочке у подъезда, бдительных и любопытных старушек, знавших Вадика с пеленок, не было, и то, что смущало его и было неизвестно Оле, обошло их. Дома тоже никого не оказалось.
– Разувайся!
– приказал Вадик.- Вот тапки. И не держись ты, как на экзаменах! Экзамена не будет.- Он поцеловал ее в подставленную щеку.- Будет зачет-автомат.
Он включил телевизор, усадил Олю в кресло, в котором она напряженно застыла, оборачиваясь каждый раз, когда он проходил мимо. Уже свистел чайник, и Вадик на кухне собирал на стол, когда раздались звонок во входную дверь и одновременно щелчок замка. Мама внесла сумку с продуктами.
– Ты давно?
– Мама внимательно разглядывала его. Вид у нее был усталый, но глаза уже оживали.- Надолго? Я уж извелась в одиночестве.