Последние капли вина
Шрифт:
Демосфен бросился грудью на собственный меч, но был захвачен еще живым, и враг смог насладиться, убивая его. Никий также был предан смерти, хоть никто не знает, какой. А из простых воинов многие тысячи погибли на месте, многие были захвачены сиракузскими воинами для продажи в рабство ради выгоды. Все прочие же стали общей добычей государства. Беглецы, прячущиеся в лесах, видели, как их угоняли, словно отощалый скот, а больше ничего не знали.
Покидали они Афины под плач и причитания женщин, ступая по разбросанным на улицах цветам. Но плакать можно, когда умирает Адонис, ибо плач облегчает сердце и возвращение богов.
Ныне же на пустых улицах человек, видя приближающихся друзей, переходил на другую сторону, дабы от него не просили речей. Порой, проходя мимо какого-нибудь дома, можно было слышать, как плачет в одиночестве женщина и унылый звук перемещается с места на место по мере того, как она ходит по дому, совершая свою работу. Я слышал такой плач у себя дома и в конце концов сбежал в Город. Мы с Лисием жались друг к другу, будто звери зимой, и просиживали часами без слова.
Дня через два, вечером я пошел в Анакейон. Лошади переступали с ноги на ногу и фыркали, обеспокоенные тишиной. Тут и там у сторожевых костров немногочисленные люди играли в кости, чтобы убить время. Я подошел сзади к тому, которого искал. Он выбросил две шестерки - и сам не заметил, пока кто-то не придвинул к нему выигрыш. Я тронул его за плечо и позвал:
– Ксенофонт!
Он оглянулся, встал и отошел от костра вместе со мной. Я видел, как его глаза испытующе озирают меня, но заговорил он спокойно, будто мы просто случайно встретились:
– Рад видеть тебя, Алексий. Ты уже можешь ездить верхом?
– Нет. Но у меня есть известие для тебя. Твой отец мертв.
Я видел, как поднялась и опустилась у него грудь в долгом беззвучном вздохе, словно с плеч у него свалился тяжкий груз.
– Это точно?
– Я разговаривал с человеком, который видел его смерть. Он пал во время штурма высот, за месяц до конца. Все, павшие там, были погребены у берега гавани, в братской могиле.
Он взял меня за руку, чего не делал никогда.
– Благодарю тебя, Алексий. Не уходи, у меня есть немного вина.
Не раз я задумывался, что смогу сказать Ксенофонту в утешение, если его отец погибнет. Вот так события обращают в глупость все наши ожидания. Он разделил вино на двоих, настаивая, как поступает человек с тем, кто принес ему добрые вести; а когда я собрался уходить, он спросил:
– А у тебя самого, Алексий? Нет еще вестей?
– Пока нет.
– Прости. Но еще есть время.
Однако я ничего не сумел узнать, хоть и расспрашивал каждого уцелевшего, кого мог найти.
Итак, созвали Собрание, и мужи отправились на Пникс. Они оставались там не очень долго. Я ждал Лисия на условленном месте, возле мастерской седельщика на одной из ближних улиц. Здесь пахло старой кожей и лошадиным потом. Вряд ли тут изготовлялось хоть что-то новое - слишком мало всадников могли нынче позволить себе такой расход; основную работу составляла починка. Седельщик был на Собрании; я поговорил с его управляющим, метеком, о растираниях и мазях для лошадей и о распухших скакательных суставах. Наши кони из-за недостаточного отдыха почти все время хромали; так что по крайней мере Фениксу от моего сломанного плеча была польза. Затем пришел Лисий - выглядел он лучше, чем все эти недели после ранения. С ним был и седельщик, они вместе смеялись чему-то. Лисий сказал мне:
– Все хорошо. Сдаваться не будем.
Седельщик хлопнул управляющего по плечу:
– Приободрись, Бриг. Пока что из тебя не сделают илота.
– Не чеши руку, Лисий, - сказал я.
– Сам знаешь, от этого будет хуже.
– Зудит - значит, заживает. Я по самочувствию ощущаю, что ядовитые соки ушли.
Наступила осень. Лозы во дворе принесли свои немногие грозди, а разоренные виноградники на холмах Аттики - лишь сорную траву. Война снова притихла, как любая война с приходом зимы. Мы выезжали в дозор; иногда появлялись фиванцы, совершающие набеги, но мы чувствовали облегчение. Половина конных сил несла стражу у Анакейона, остальные посменно отправлялись домой. Начались утренние холода, когда, сбросив с себя одежду и выбежав в палестру, видишь, как от борцов валит пар. Но большую часть свободного времени я отдавал бегу. Ибо жители Коринфа прислали нам глашатая, объявляя священное перемирие Посейдона и приглашая послать атлетов на Истмийские Игры. Я не говорил Лисию о своих надеждах - на случай, если ничего не выйдет. Город, который вынужден был отправлять всех участников кружным путем по морю, не мог выбрать многих.
В очередной дозор мы выехали в хорошую погоду: морозные ночи, серебряные утра и полудни из золота. Однажды вечером мы проезжали крестьянский хутор - тот самый, где я лежал со сломанным плечом. Пока мы покупали там сыр, жена крестьянина поманила меня за угол. Столь многое случилось с тех пор, что у меня в памяти остался лишь ее плохой уход за моей раной; но при новой встрече дела выглядели по-иному, и ей не понадобилось долго убеждать меня, что если нечто было хорошо с больным плечом, то со здоровым будет еще лучше. Она была светловолосая молодая женщина, стройная и крепкая; лицо ее загорело, но тело оставалось белым. Кончился наш разговор тем, что я пообещал вернуться сегодня ночью, если мы станем лагерем неподалеку, и встретиться с ней в амбаре.
Будучи не в силах что-нибудь долго таить от Лисия, я давно уже покаялся ему, рассказав о прошлом приключении. Даже если ему это пришлось не по нраву, он не унизился, показывая свое огорчение, заметил лишь, что я не должен гоняться за замужними женщинами, как будто у мужа нет никаких прав.
– Конечно, в подобных обстоятельствах такое может случиться с каждым, - говорил он, - но все равно это воровство. В конце концов, ты бы постыдился увести лошадь другого человека, так зачем же вольничать с иной его собственностью? Когда в следующий раз захочешь женщину, изволь заплатить за нее.
– Но Лисий!
– воскликнул я.
– Он не думает о таких вещах, он давно уже забыл о них и ему нужна только домашняя хозяйка - она мне сама говорила.
Видя, что я выкладываю эту старую сказочку с самым серьезным лицом, он не смог удержаться от смеха. Ну, как вы можете догадаться, сейчас я не пожелал рассказать ему, куда отправляюсь. В ту ночь мне не надо было стоять в карауле, и потому я удрал, как только он заснул.
Я знал - или думал, что знаю, - короткий путь через гору, а потому оставил в лагере лошадь и доспехи, однако взял меч, что было глупее даже, чем вообще ничего не взять, как мне следовало бы понимать. Выйдя до восхода луны, я потерял тропу и блуждал какое-то время, пока не нашел знакомую примету - выступ разбитой скалы. И в тот же момент услышал голоса и лязг доспехов. Скала отражала звуки эхом и искажала их. Обходя ее, я наткнулся прямо на фиванского гоплита. Потянул из ножен меч, но еще двое схватили меня сзади. Так что я никак не мог обмануть его и прикинуться своим.
Я думал, меня убьют на месте, но они повели меня кружным путем в свой лагерь на склоне холма. Человеку не понять, пока не ощутит на себе, разницы между схваткой с другом в палестре и обхождением настоящего врага.
Это был небольшой отряд, человек двадцать или тридцать. Приблизившись к сторожевому костру, где сидел их командир, они грубо толкнули меня вперед, так что я споткнулся; руки были связаны, я не смог сохранить равновесие и рухнул наземь. У них это вызвало громкий хохот. Я кое-как поднялся на колени, потом на ноги. У меня была ссадина на голове под волосами, кровь сочилась из нее и стекала по лицу.