Последние капли вина
Шрифт:
Кроме всего этого, прибыли атлеты с Крита, последними из всех - их задержала буря в море. Учитывая славу критских бегунов, мне было о чем думать помимо Евмаста. И точно, разогреваясь на дорожке, я обнаружил гибкого загорелого юношу, который - это я увидел с первого взгляда - вполне мог бы поучить нас всех. По Стадиону пронеслась новость, что он бежал в Олимпии и пришел там вторым. Конечно, я обеспокоился за себя, но не мог сдержать смеха, когда подумал: "Сегодня ночью Тисандр спать не будет".
Я проснулся от звука, который не спутаешь ни с чем другим, - от шума стадиона, на котором заполняются скамьи и склоны. Должно быть, люди начали сходиться еще перед рассветом. Уже можно было расслышать возгласы "Хоп!" жонглеров и акробатов, крики торговцев, расхваливающих ленты, лепешки и мирт, вопли водоносов, азартные восклицания игроков, спешивших назвать ставки, внезапные вспыльчивые крики людей, поскандаливших из-за места, и за всем этим - гул разговоров, словно жужжание пчел в старом храме… Знакомый звук, от него подтягивается живот и пробегает трепет по затылку и шее.
Я поднялся и побежал к водопроводу снаружи. Кто-то уже опередил меня; это был Евмаст, он взял ковш и слил мне. Он всегда выливал воду резко, за один раз, словно хотел заставить тебя задохнуться. Потом я поливал ему и смотрел, как вода сбегает струйками по его шрамам. И вдруг, словно что-то толкнуло меня, сказал:
– Я буду бежать на выигрыш, Евмаст.
Он глянул на меня и отозвался в своей лаконийской манере:
– А как иначе?
Его лицо не показало ни удивления, ни других чувств. Я так и не понял, говорил ли он в невинной чистосердечности, или же уклончиво, или обманывал. И потом никогда не узнал.
Во время прохода процессии афинян приветствовали не меньше, чем спартанцев. Люди собрались здесь развлечься и получить удовольствие, а о войне и думать забыли. Я сел рядом с Лисием и смотрел забеги мальчиков. Афиняне справлялись неплохо, но не выиграли ничего. Потом был перерыв; вышли жонглеры и флейтисты; потом внезапно по всему Стадиону начали подниматься эфебы. Лисий положил ладонь мне на колено и улыбнулся. Я сделал незаметный жест - наш с ним тайный знак - и поднялся вслед за остальными. А в следующий миг, как мне показалось, я стоял рядом с молодым критянином, ощущая большими пальцами ног канавки на камнях, обозначающие начальную линию, и слышал повторный крик судьи:
– Бегуны! Ноги на линии!
Это был один из тех свежих весенних дней, которые заставляют тебя чувствовать поначалу, что ты можешь бежать вечно, и потому понуждают начинающих рваться вперед с бешеной скоростью - на летних Играх такого никогда не бывает. Я позволил этим людям обойти меня; но когда вперед устремился Евмаст, это оказалось совсем по-другому. Очень трудно было видеть впереди себя его исполосованную спину и не рвануться следом. "Познай себя, Алексий, - твердил я беззвучно, - и помни о том, что знаешь". Тисандр тоже сдерживался. Мы бежали почти голова в голову.
После тех, кто не шел в счет, первым из бегунов сдал Никомед. Я понял еще вчера, что он потерял надежду заранее, когда увидел критянина. Для него это оказалась достаточная причина.
Тисандр, немного прибавив, постепенно сдвигался поперек дорожки. Я подумал, что он собирается перекрыть мне путь в нарушение правил, но тогда его снимут с бега и мне больше не нужно будет тревожить себя догадками. Впрочем, он передумал. Потом наше внимание отвлеклось, когда кто-то незначительный резко ускорился и вырвался вперед. Я все время знал, что критянин держится прямо за мной, потому что ни разу не видел его, огибая поворотный столб. И тут он устремился вперед, плавно, как волк, и быстро вышел в голову бега. Это было на половине шестого круга. "Алексий, подумал я, - пора бежать".
После этого я думал дыханием и ногами. В повороте у начальной линии я обошел Евмаста. Я был уверен, что он постарается не выпустить меня вперед, но он уже кончился. Он начал ускоряться слишком рано, как зеленый мальчишка. Теперь остались Тисандр и критянин. Еще перед началом бега я заметил, что у Тисандра на шее висит лошадиный зуб в качестве амулета, и у меня возникло к нему легкое пренебрежение; но как бегуном им пренебрегать нельзя было. Он хорошо знал свои возможности и не стал бы поддаваться неумному волнению. Впереди нас был критянин, бежал он плавно и отлично держал себя в руках. Мы повернули на последний круг. Зрители, которые раньше сидели спокойно, начали кричать, а те, что кричали, - орать. И вдруг поверх всего шума разнесся голос Лисия:
– Давай, Алексий!
Так он кричал в битве, начиная боевой пеан, - его голос гремел, словно звук трубы. И тогда, словно что-то приподняло меня, я ощутил, как вскипает во мне дух и переполняет тело. Вскоре после поворотного столба я оставил позади Тисандра, а критянина обошел на половине последней прямой. Я заглянул ему в лицо - он казался удивленным. Какое-то время мы бежали вровень, но мало-помалу он уплыл назад из моего поля зрения.
У конечного столба сгрудилась толпа, и я влетел прямо в нее. Сперва она расступилась, потом сомкнулась вокруг меня. У меня звенело в ушах, от шума голова пошла кругом; грудь словно пронзило огромным копьем, и я вцепился в нее обоими руками. Пока миртовые листья сыпались мне на плечи и били в лицо, я сражался за каждый вздох, преодолевая нажим копья. Потом откуда-то появилась рука, раздвинувшая толпу, чтобы дать мне место и прикрыть от давки. Я откинулся Лисию на плечо, и тяжесть копья уменьшилась. Постепенно я начал различать людей вокруг и даже смог говорить с ними. Лисию я ничего не сказал, как и он мне. Я повернулся к нему, чтобы он мог завязать ленты, и мы глянули друг на друга. Его белый гиматий, который он надел совсем чистым сегодня утром перед жертвоприношением Посейдону, был испачкан спереди маслом и песком. Выглядел он таким грязным, что я засмеялся, но он тихонько сказал мне на ухо, что спрячет его и будет хранить в таком виде. Я подумал: "Теперь можно и умереть, потому что наверняка боги не смогут дать мне большей радости", но потом напомнил сам себе: "Дальше - Олимпия".
Когда представители Афин произнесли поздравления и отошли, Лисий увел меня очиститься и отдохнуть до начала забегов на стадий. Он дал мне охлажденной воды с вином и несколько медовых лепешек, зная, что после состязаний я с ума схожу без сладкого; мы легли под сосной над самым Стадионом. К нам подошли двое или трое друзей с лентами, которые купили для меня, повязали их и присели поболтать. Кто-то заметил:
– Молодому Тисандру под конец повезло, что он вышел на второе место.
– Тисандру?
– переспросил я.
– Он пришел третьим, вторым был критянин.
Лисий засмеялся:
– Ну-ну, никто не видит меньше в забеге, чем победитель.
Другой муж пояснил:
– Ты вырвал у критянина сердце, когда обошел его; после этого в нем уже не осталось боевого духа.
– Я думал, у него дыхание лучше, чем у Тисандра, - удивился я.
– Поосторожнее!
– сказал Лисий, подхватывая амфору с вином.
– Чуть не разлил, у тебя руки еще трясутся.
Я нагнулся и сделал маленькую ямку в толстом слое опавшей хвои, чтобы поставить амфору. Ленточки, которые они повязали мне на голову, упали на лицо, но я не отодвинул их. Я помнил, как смотрел вслед набирающему скорость критянину и думал: "Вот летит победа, настоящая победа, посланная богами". Во время упражнений на дорожке он казался таким гордым, таким уверенным в себе, как только доступно человеку, - а пришел всего лишь третьим. Но, в конце концов, он прибыл в Истмию только позавчера вечером. Я припомнил удивление на его лице, когда я поравнялся с ним. Полагаю, его поразило, что здесь нашелся кто-то, равный ему.