Последние капли вина
Шрифт:
Я обнимал его, пытаясь передать от себя хоть каплю жизни, сам замерзал от страха и думал о долгих дозорных поездках в составе Стражи по зимним горам, когда даже волки в своих пещерах жались друг к другу, чтобы согреться, а он ложился один. "Ты придавал мне отваги в битве, - думал я. Когда меня сбросили с лошади, ты спас меня и сам получил рану. После стольких трудов кто не ждал бы от жизни меда из камня? Но ты принес его в жертву небесам, а тебе осталась только кровь да соленое море. Что же такое справедливость, если даже боги несправедливы? Они отобрали у тебя венок и возложили на зверя".
Я коснулся его губ - они были по-прежнему холодны; он не открывал глаз, не шевелился, не говорил. Я сказал в душе: "Слишком поздно я здесь, под одним плащом с тобой - а ведь по собственной воле я тебе ни в чем не отказал бы. Время, смерть и изменения ничего не прощают, а любовь, утраченная в дни юности, никогда не вернется вновь".
Кто-то пробирался в комнату, и я встал. Свет в дверном проеме померк весь его заслонила собой громадная туша.
– Как он?
– спросил Сострат.
Странно было слышать от него человеческую речь, а не хрюканье вепря. Но я порадовался, увидев на нем отметины, оставленные Лисием.
– Жив, - сказал я.
Сострат приблизился, посмотрел, а потом вышел. Я снова лег возле Лисия. Горе разъедало мне душу. Я вспомнил его статую в школе, сделанную, когда я еще не знал его, и подумал, как с мальчишеского возраста он бегал и прыгал, метал диск и дротик, плавал и боролся, ездил верхом на учениях; как я сам упорно трудился, размахивая киркой и поднимая тяжести, чтобы привести свои плечи в соответствие ногам; как юный Платон бегал в доспехах; как все мы в гимнасии совершали жертвоприношения Аполлону, властителю меры и гармонии. А этот муж продал изящество и ловкость, меру и честь воина на поле битвы, не думая вовсе о том, чтобы быть прекрасным в глазах богов, а заботясь об одном лишь - как получить венок.
Бой снаружи окончился. Толпа болтала, кто-то играл на двойной флейте. Лисий шевельнулся и застонал. Сейчас он стал чуть теплее на ощупь. Вскорости он попытался сесть и его стошнило. Когда я закончил убирать за ним, снова пришел лекарь. Он ущипнул Лисия за руку и, увидев, что тот немного дернулся, проговорил:
– Хорошо. Но держи его в покое, потому что люди, которые были оглушены, иногда умирают, если слишком скоро начинают напрягать силы.
Когда он ушел, Лисий начал метаться и говорить что-то бессвязное. Ему казалось, что он лежит на поле битвы с копьем в боку, и он приказывал мне не трогать его, а привести Алексия, который копье вытащит. Я сходил с ума, вспоминая слова лекаря. Пока я пытался уложить его обратно, снова пришел Сострат и снова спросил, как он. Я ответил кратко, но такая забота немного изменила мое мнение об этом человеке к лучшему.
Вскоре после этого снаружи снова поднялись крики - начался последний бой. И, кажется, окончился, едва успев начаться. Я подумал, что Сострат, наверное, покончил со своим противником одним ударом; но на самом деле человек этот, видевший, как унесли Лисия, почти сразу лег и сдал схватку. Я слышал, как глашатай объявил победителя. Приветственные крики звучали лишь наполовину искренне - не было ни красивого поединка, ни крови, так что никто не получил удовольствия.
Зрители разошлись; в раздевалке за дверью болтали и смеялись люди. Скоро пришел незнакомый мне человек - забрать одежду, которой я укрыл Лисия. Становилось прохладнее, но я не решался оставить его и поискать какое-то одеяло, только надеялся, что кто-нибудь зайдет сюда. Наконец послышались приближающиеся голоса; в дверях остановился Сострат, разговаривая с кем-то через плечо. Украшенный лентами, он походил на быка, предназначенного в жертву. Когда он умолк, я услышал, как человек, приходивший за своей одеждой, говорит:
– Да ну, успокойся, Сострат; я только что заходил туда и слышал, как он разговаривает. До конца Игр он продержится, а дальше значения не имеет.
Я совсем забыл, что везде, кроме Спарты, победителя лишают венка, если он убил противника в панкратионе [88].
Я сидел, глядя на Лисия; потом услышал кого-то у себя за спиной. Это Сострат в конце концов вошел в комнату. Он внимательно посмотрел в лицо Лисию, потом в третий раз спросил, как он. Я не настолько доверял себе, чтобы раскрыть рот. Тогда он начал разглядывать меня - и вдруг напустил на себя изящные манеры, которые ему шли, как свинье - венок из фиалок.
– Почему ты так подавлен, прекрасный юноша? Играми правит случай. Неужели ты проведешь час своего торжества, сидя здесь с печальным лицом, словно в тюрьме? Выйди, познакомься с другими победителями. Пора нам с тобой узнать друг друга лучше.
Есть определенный жест отказа, который все знают, но люди благородные не используют. Однако мне хотелось быть предельно понятным.
– Ты получил свой венок, - сказал я ему.
– Иди и поиграйся с ним.
Когда он выходил, я услышал голос Лисия: "Алексий!" Он как будто сердился на меня. Не знаю, много ли он понял. Я наклонился к нему и сказал:
– Я здесь. Что ты хочешь?
Но его глаза снова потускнели. Он выглядел очень усталым. Надвигался вечерний холод, а я боялся, что если пойду искать, чем укрыть его, он попытается встать. Скоро совсем стемнеет. Слезы подступали к горлу, как тошнота; но я не решался заплакать - он бы услышал.
К этому времени раздевальня опустела, и потому раздавшиеся в ней шаги прозвучали гулко. Это был юный Платон - вошел и остановился, глядя вниз. Пока мы с ним смотрели бой, он был в своих лентах, но сейчас они исчезли. Я спросил:
– Ты не мог бы найти мне какой-нибудь плащ, Платон? Лисию холодно.
– Тебе, похоже, и самому холодно, - отозвался он.
Довольно скоро он вернулся с двумя пастушескими одеялами; я накрыл ими Лисия, а сам оделся в свою одежду. Платон наблюдал за мной молча, потом сказал:
– Они отдали венок Сострату.
– Да ну?
– отозвался я.
– И Троянская война кончилась; что еще новенького?
– Это ново для меня. Что, по мнению Сострата, он получил? Что хорошего? Какое удовольствие? Чего он хотел?
– Я не знаю, Платон. С тем же успехом ты можешь спросить, почему боги допустили такое.
– Боги?
– переспросил он, приподняв свои густые брови и снова опустив их - точно так же, как он делает сегодня.
– А что за польза богам допускать или не допускать что-либо, разве им недостаточно, что они существуют?.. Ты не ужинал? Я принес тебе поесть.
Я поел, и мне стало чуть теплее. Когда он ушел, я увидел, что оба одеяла совсем новые; думаю, он просто купил их на рынке.
С приходом ночи Лисия отнесли в храм Асклепия; на следующий день он смог говорить осмысленно и принимать пищу, хотя из-за сломанных ребер ему было больно двигаться. Говорил он мало, и я дал ему отдохнуть. Я хотел сидеть с ним, но он сказал, что я должен посмотреть состязания на колесницах; казалось, это его волнует, и я пошел. Ристания эти проводились с большой роскошью, во славу конелюбивого Посейдона, которого, однако, не тронула моя бронзовая лошадка. Я понял, что это самый большой день Игр, увидеть который пришел каждый коринфянин, и что никто уже не вспоминает о длинном беге или панкратионе.