Последние назидания
Шрифт:
Выяснилось, что кота звали Антон, даму – Лика. На коте был ошейник с золотой инкрустацией, на Лике – большая светлая шляпа с полями, похожая на абажур. На этом чеховские реминистенции кончаются.
Сблизили нас события на далекой реке Амур, потому что возле китайского посольства как раз в те дни проходили организованные властями демонстрации трудящихся. Демонстрантов снимали с работы в ближайших НИИ и веселыми, будто их отправили пить и предаваться свальному греху на картошку, дружными колоннами проводили под окнами китайцев. В сторону посольских служащих, одетых в одинаковые синие френчи и время от времени опасливо выглядывавших из-за белых марлевых
– Неужели, – сказала Лика, подхватывая кота, который был обеспокоен беспорядками не на далеком острове, а на родном бульваре и дергал толстым хвостом, – неужели нам жалко для них какого-то там острова?
Голос у нее был довольно низкий, будто она много курила, запивая сигареты портвейном. Нам с Топси острова тоже было не жаль. Кстати, три с половиной десятка лет спустя этот самый остров китайцам все-таки подарили, но это к слову… Я был приглашен как-нибудь заглянуть на кофе. И получил номер телефона.
– Если подойдет мама – не смущайтесь, – сказала она на прощание.
Думаю – по привычке, ибо вряд ли я выглядел таким уж застенчивым.
Лика обитала здесь же, в доме по соседству, с мамой Капитолиной
Константиновной и с тремя котами – обнаружилось, когда я заявился в гости, что, кроме Антона, есть еще два, Иван и мой тезка Ники,- в однокомнатной квартире в обычной советской тесноте и убогости. Пахло кошачьей мочой, рыбой и египетскими духами, взятыми, наверное, в
Балатоне. Однако в убранстве и быте этой маленькой семьи было будто воспоминание о несбывшемся: признаки давно забытого уклада и призраки погибшей роскоши – нет, не потерянного в исторических передрягах семейного богатства, но неутоленной тоски по обеспеченной неге: угловые китайские полочки с золотой живописью по черному, уныло свисающие с них желто-серого цвета ручной работы кружева, какая-то безделка из слоновой кости.
Размещение постояльцев квартиры было таково: пожилая мама в бигудях, приветливая, но усталая и будто чуть испуганная, обитала в единственной большой комнате с многими горшками разбегающихся вьющихся растений, ее же дочь Лика обреталась в закуте, выгороженном из кухни, – там стоял на подкосившейся ноге торшер с интимно наброшенным на него шелком, там висела книжная полочка, где сбилась стайка однотипных сборничков, скорее всего стихов. Во всяком случае, первой стояла книжка, на обложке которой можно было прочесть Сильва
Капутикян.
– Мама кофе не пьет, маме вредно пить кофе, – сказала Лика своим низким голосом в никуда и увлекла меня в закуток.
– Да мне же на дежурство, доченька, – с фальшивой готовностью отозвалась та сквозь стенку, отлично пропускающую звуки. – Не забудь мурзиков покормить.
– Ну мама…
– Рыбка в морозильнике…
– Мама же…
Мне стало понятно, что дамы вряд ли живут, постоянно обдавая друг друга нежностью. Впрочем, пока оставалось неясно, кто кем здесь помыкает.
– Мама работала в музее-заповеднике, – говорила меж тем Лика из-за перегородки, где таились в темноте раковина и кухонная плита. Я, усаженный в ее девичьем закуте на тахту, озирался. На стене передо мной помещалось изображение одинокого треугольного паруса, сделанного из куска дерева более светлого тона, чем тот, который изображал море. – А она была хорошим специалистом, коллектив ее любил, но ее отправили на пенсию, потому что, вы понимаете, Николай, там, где интриги, там не нужны опыт и знания…
– Да уж, – откликнулся я, отгоняя одного из котов, менее авантажного, чем Антон, но более общительного, приладившегося тереться о мою штанину.
К моему удивлению, к кофе Лика успела переодеться в домашний халат с розами, хотя мы были едва знакомы, и дала вафель с розовой прослойкой – такими на полдник, помнится, угощали в пионерском лагере. Наш поезд, похоже, шел без остановок и по назначению.
Впрочем, в тот раз я, укусив вафлю, лишь попридержал в руке ее руку и неловко чмокнул в шею, когда мы прощались в прихожей; она улыбнулась и сделала в воздухе неопределенный предостерегающий жест.
Что ж, сообразил я, живет она удобно, две минуты от моего дома; с мамой можно не церемониться; тот факт, что Лика была вполне зрелой девушкой, лет, наверное, на пять-шесть старше, никак меня не смущал
– у нее была высокая грудь, широкие скулы, чуть вывернутые накрашенные сдобные губы, крупные, чуть навыкате, темные глаза с выражением затравленной дикости. Когда я спустился вниз, то застал
Капитолину Константиновну в закутке возле лифта: по-видимому, она подрабатывала к пенсии консьержкой, как весьма приблизительно называют эту должность сегодня, по-тогдашнему – лифтершей, что тоже было не слишком точно. Старуха в наброшенной на плечи некогда дорогой шубе из облезлого котика сидела на стуле и вязала, меня она не заметила. Что ж, в конце концов лифтерша так лифтерша, к тому же она искусствовед, служила в музее, подумал я и спохватился: чем занимается сама Лика, спросить мне было недосуг.
Я был настроен решительно. Я прикинул, что на осаду у меня уйдет еще пара дней, но, когда я позвонил в следующий раз, меня не пригласили скоротать вечерок. Охладили вопросом, есть ли у меня выходной костюм. Я понимаю, Николай, вы студент, но если бы вы были э-э… не всегда одеты… по-молодежному, то мы могли бы сходить с вами в концерт… Костюма у меня о ту пору не было. Не говоря уж о том, что мне была неприятна эта тонность, а в концерт идти я не хотел. То есть против концерта как такового я ничего не имел, Танечка часто заманивала меня вместо пивного бара в консерваторию, но, по моему тогдашнему разумению, люди парами посещают публичные мероприятия лишь после, никак не до. Я понимал, конечно, что мне навязывают ритуал ухаживания, и не было никакой гарантии, что волынка не затянется. К тому же посещение концертов и театров стоило денег, пирожные в антракте, как у Зощенко, то да се, а денег у меня, разумеется, не было, так, можно было бы наскрести на бутылку Токая.
– Костюма у меня нет, – сказал, помнится, я, хоть это признание нелегко мне далось. – А от музыки у меня болит голова. Давайте-ка лучше погуляем с котом…
Она, кажется, все поняла и оценила мою откровенность, приняла, так сказать, мои обстоятельства как факт.
– Что ж, зайдите за мной.
И я действительно зашел к ней, и было мило, мы выпили вина, кот был забыт, мне была разрешена некоторая рекогносцировка. Но когда я распалился, она отодвинулась и сказала:
– Вот вы меня ни о чем не спрашиваете, Николай, я понимаю – вам неинтересно. Вы молоды. А ведь я была замужем… Что вы на меня так смотрите?