Последние поэты империи: Очерки литературных судеб
Шрифт:
Какой ценой моя душа спасет
остатки исчезающих явлений,
провинция, единственный оплот
моих сентиментальных впечатлений! —
(«Прогресс коснулся сердца моего…», 1965)
но сам все же как поэт был сформирован столицей, городом, ему приходилось опираться не на «тихую мою родину», не на Матрену или Ивана Африкановича, а на литературу и историю, на идеологию русского патриотизма. Даже для «Нашего современника» в пору расцвета деревенской прозы он все еще был хоть и русский, но чересчур московский, чересчур своевольный
Может быть поэтому он скорее схож с Александром Прохановым, нежели с Валентином Распутиным, характером своей острой боли после крушения державы. Это была уже их имперская Матёра, их утонувшая навсегда мечта, их исчезнувшая реальность.
На родине весенние туманы
и призрачные люди-великаны,
как тени, растворяются вдали…
Закончилась большая эпопея.
Ни злобы. Ни восторга. Ни трофея.
А только влага да озноб земли…
(«Последний парад», 1991)
Даже при всем его эмоциональном рационализме и волевом напоре в постперестроечное, подлое для русского человека время наступали у поэта минуты уныния, безверия, безнадежности…
Зимний рассвет просочился сквозь занавес синью…
Может, с эпохой прощаюсь. А может быть, с жизнью.
Я насмотрелся и крови, и грязи. Довольно.
Все отболело. И даже почти что не больно.
Все отболело… А что напоследок осталось,
выпало, словно осадок, в такую усталость,
что неохота вставать, говорить, просыпаться,
что неохота на имя свое отзываться…
(«Зимний рассвет просочился сквозь занавес синью…», 1995)
И все-таки в итоге, когда поэт готов уже идти на свою Голгофу, готов согласиться с распятием своего народа, а заодно и себя, и своей поэзии, он прозревает как последнюю истину, что «русские дороги / извернутся — бросятся нам в ноги, / к полю Куликову приведут…» К полю русской Победы. Во имя этого и не убирает свой меч в ножны поэт и гражданин Станислав Куняев. Во имя этой Победы все-таки и сегодня, как сорок лет назад, его «добро должно быть с кулаками…». Эта истина им уже выстрадана сполна…
Плюнул. Выстоял. Дух закалил.
Затоптал адский пламень ногами.
Ну, маленько лицо опалил.
Словом, вышло добро с кулаками.
Я иду — победитель огня,
от восторга и радости ахнет!
Но шарахнулись вдруг от меня:
— Адским пламенем, — шепчутся, — пахнет!..
(«Вызываю огонь на себя…», 1986)
2002
Русская душа, зацепившаяся за корягу: Анатолий Передреев
Отчий дом
В этом доме думают, гадают
Обо мне мои отец и мать,
В этом доме ждет меня годами
Прибранная, чистая кровать.
В черных рамках — братьев старших лица
На белёных глиняных стенах…
Не скрипят, не гнутся половицы,
Навсегда забыв об их шагах.
Стар отец и мать совсем седая…
Глохнут дни под низким потолком…
Год за годом тихо оседает
Под дождями мой саманный дом.
Под весенним — проливным и частым,
Под осенним — медленным дождем…
Почему же все-таки я счастлив
Всякий раз, как думаю о нем?!
Что еще не все иссякли силы,
Не погасли два его окна,
И встает дымок над крышей синий,
И живет над крышею луна.
1960
Анатолий Константинович Передреев родился 18 декабря 1932 года в селе Новый Сокур Саратовской области, скончался 19 ноября 1987 года в Москве.
Родился в крестьянской семье, младший сын Передреевых — трое старших погибли на фронтах Отечественной войны. Вскоре после его рождения семья вынуждена была переехать на Кавказ, в город Грозный. Там окончил школу, учился в педагогическом институте, после чего настала поэтическая пора странствий. Был рабочим химического завода в Саратове, бетонщиком на Братской ГЭС.
В 1959 году стихи Передреева впервые появились в «Литературной газете». В 1960-м поступил в Литературный институт имени А. М. Горького. В 1964 году вышла первая книга «Судьба», получившая широкое признание.
Как поэта его приветил Борис Слуцкий, помогал печататься. Позже он сблизился с поэтами С. Куняевым, В. Соколовым, Н. Рубцовым — поэтами русской поэтической традиции, названными «тихими лириками», в противовес «эстрадной поэзии», и с критиком В. Кожиновым.