Последние поэты империи: Очерки литературных судеб
Шрифт:
Мне, достаточно хорошо знающему западный мир, смешно, когда наши либералы вопят о мнимых успехах того или иного отечественного поэта или артиста после их выступлений перед кучкой западных славистов или в зале, на сто процентов заполненном нашими же эмигрантами. Западный мир и свою-то культуру плохо знает, о столетнем юбилее Хемингуэя никто не вспомнил, а тут какой-то орущий, хрипящий русский… Не получилось завоевания Америки ни у Маяковского, ни у Есенина, ни у Высоцкого. А дома, в этой «черной копоти», — ты у всех на слуху. Как же быть? Глотнуть буржуйского воздуха — и обратно, в родные пенаты, в «смрад, где косо висят образа».
Если нет веры, ни в свой народ, ни в ту или иную идеологию, ни в Бога, то все лучшее в своей стране видится только в ее прошлом, в том числе и в прошлом своих отцов, в тяжелом, но великом времени, когда:
…Было время — и были подвалы,
Было дело — и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали…
(«Баллада о детстве», 1975)
Его первая опора в поединке со смертью — опора на фронтовое поколение, на героическое прошлое отцов. Вот почему он так охотно откликался на все просьбы кинорежиссеров написать песни на военную тему. Это была его отдушина, его ностальгия по героике. «Меня спрашивают: „Ну почему ты так много пишешь о войне? Ведь ты же не мог воевать, ты же молодой еще человек“. Я говорю — да, это правда. Но моей семьи война коснулась, у нас и смерти есть — и погибшие, и те, которых — вот я рассказываю — догнали старые раны: в прошлом году умер мой дядька — это единственный мой родственник… И когда несли его тело, впереди шли семнадцать летчиков и на семнадцати красных сафьяновых подушках несли семнадцать его орденов, а медали даже некуда было класть. Такой вот был парень, человек… Так что тут и говорить нечего — конечно, всегда будем возвращаться мыслями к войне. Но я-то пишу о войне не только потому, что у меня военная семья, — всех людей, которые живут у нас в стране, она коснулась…»
Может быть, многим хорошим в творчестве Высоцкого мы обязаны «единственному дяде и другу» Алексею Высоцкому, артиллеристу, полному кавалеру орденов Боевого Красного Знамени, и его жене Александре, потерявшей на фронте руку. Благодаря им Владимир Высоцкий всю жизнь чувствовал свою сопричастность с воевавшими, благодаря им понял правду войны. И когда на пути его встретился белорусский кинорежиссер Виктор Туров, тоже по-настоящему болеющий прошедшей войной, переживший в детстве увиденный им расстрел отца-партизана, он искренне откликнулся на его просьбу написать для фильма «Я родом из детства» военные песни. «Сценарий фильма написал Шпаликов, трагически погибший — он повесился, Гена. А картину снял режиссер — мой близкий друг Виктор Туров. Не нужно никаких гидов и переводчиков, если хотите посмотреть Белоруссию — надо, чтобы Витя Туров показал. Он так любит свою родину, что может показать все… Когда ему было пять лет всего, на его глазах расстреляли отца — он был партизаном: вернулся, думал, что нет никого в деревне, и навестил семью. Была засада, его полицаи вывели из дома и расстреляли. Это первое потрясение детское было… У него сохранилось это восприятие — удивительное восприятие военных лет, конца войны… Его фильмы о партизанах — безо всяких преувеличений — очень по правде, с каким-то своим настроением и хорошим глазом на это дело. Он был взрослый ребенок в десять лет — как все дети войны…» Совпали судьбы трех детей войны — сценариста Геннадия Шпаликова, режиссера Виктора Турова и актера, автора песен Владимира Высоцкого…
У Высоцкого многое в творчестве зависело от того, к кому он «прислонялся». Вот когда он прислонялся к настоящим людям, заряжаясь от них энергией войны, энергией Победы, и шли у него лучшие, народные, песни.
От границы мы Землю вертели назад —
Было дело сначала, —
Но обратно ее закрутил наш комбат,
Оттолкнувшись ногой от Урала.
… … … … … … … … … … … … … …
Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,
Принял пулю на вдохе, —
Но на запад, на запад ползет батальон,
Чтобы солнце взошло на востоке.
(«Мы вращаем Землю», 1972)
И сколько таких песен пела страна! «Сыновья уходят в бой», «Высота», «Штрафные батальоны», «Черные бушлаты». Пусть он по-актерски пережимал, прав Куняев, говоря о «заплаканных вдовах», пусть он был эхом воевавших отцов. Но разве это плохо, что мальчишки уже семидесятых годов без всякого приказа и нажима пели и слушали песни о Великой Отечественной войне?
Его слушала вся страна именно благодаря тому, что он долгое время умел прислоняться к настоящим людям, восполняя у них недостаток веры в будущее. Такими настоящими людьми были альпинисты, моряки, геологи, золотодобытчики, хирурги, следователи из угро. Никто еще не отследил судьбы тех двадцати — тридцати человек, талантливым эхом которых довелось стать Владимиру Высоцкому. Думаю, среди них золотодобытчик Вадим Туманов, капитан Анатолий Гарагула, альпинист Михаил Хергиани, клоун Леонид Енгибаров, работник угрозыска Анатолий Утевский… Вот почему он так тянулся к людям дела, к людям судьбы, встречался с Юрием Гагариным, выступал на шахтах, на кораблях, перед летчиками. Это были не просто встречи с поклонниками, это была подпитка ощущениями. Когда нет большой веры ни во что, нет своего большого дела, можно жить отражениями. Насколько я понимаю, сам театр никогда не был для Владимира Высоцкого таким большим делом. Со временем он вообще собирался уйти из театра, посвятить себя литературе. И говорил, что если бы пришлось начать жизнь сначала, он только бы писал и больше ничего. С этим согласен и режиссер Юрий Любимов: «Я думаю, что он, если бы жил, писал прозу. Он ведь под конец больше бумагу и перо брал, чем подбирал свои незатейливые мелодии. Признавался, что заводится от ритма, от темпа, стих легче ложится. Мне кажется, он для этого и бренчал…» Вторит ему парижский друг Высоцкого скульптор Михаил Шемякин: «Года за полтора-два до смерти он все сетовал на какую-то безысходность, серятину, усталость от театра…»
Если одной из опор Высоцкого была великая эпоха войны, то другой, не менее важной, — опора на друзей. Он был поставлен жизнью в такие условия, что и жизнь, и творчество напрямую зависели от друзей, от качества дружбы. Но одни друзья уходили насовсем — Левон Кочарян, Василий Шукшин, другие предавали, от третьих сам отворачивался, и под конец жизни все чаще оставался тотально одиноким и ненужным.
Смерть самых лучших намечает —
И дергает по одному.
Такой наш брат ушел во тьму!
(«Памяти Василия Шукшина», 1974)
Это о Шукшине, которого любил и ценил.
Тема друзей — одна из главных и вместе с тем больных тем в творчестве Высоцкого. По-человечески важность этой темы можно понять. В любую эпоху безвременья от пустоты жизни человек спасается дружбой и любовью, если нет ничего высшего.
А мы живем в мертвящей пустоте, —
Попробуй надави — так брызнет гноем, —
И страх мертвящий заглушаем воем —
И те, что первые, и люди, что в хвосте.
(«А мы живем в мертвящей пустоте…», 1979 или 1980)
Выход один — в дружбе. «У Володи было много друзей. Одни встречались с ним каждый день, другим лишь удавалось попасть на его концерты, третьи только слушали магнитофонные записи. Но все они были друзьями», — пишет Марина Влади. Но это пока еще некое общее положение. Вместо мира идей и идеалов — мир друзей. Он и сам признается: «У меня очень много друзей. Меня Бог наградил… И я без них сдохну, это точно. Больше всего боюсь кого-то из них разочаровать. Это-то и держит все время в нерве и на сцене, и в песнях, и в бахвальстве моем».
Ушел — невелика потеря
Для многих людей.
Не знаю, как другие, а я верю,
Верю в друзей.
Сначала друзья по Большому Каретному, стихийный круг жизни: Андрей Тарковский, Василий Шукшин, Левон Кочарян, Артур Макаров, Михаил Туманов, Анатолий Утевский… Потом друзья по театру — Борис Хмельницкий, Валерий Золотухин, Иван Бортник, Вениамин Смехов… Одновременно у Высоцкого было несколько даже несоприкасавшихся дружеских кругов. Кто-то жил в Питере, кто-то в Магадане…