Последние поэты империи: Очерки литературных судеб
Шрифт:
B. Б. Интересно, а если бы Владимир Высоцкий обратился к русскому поэтическому стану, приняли бы его?
C. К. Конечно, и тут путь не был бы усыпан розами, но по другим причинам. Мы друг от друга требовали полного совершенства. Я помню прекрасно, когда Рубцов нам читал свои стихи, и Соколов слушал его, и Передреев. И жестокие слова произносили. Тот же Толя Передреев говорил с ним сурово. «Я уеду из этой деревни…», — писал Рубцов, а потом то ли вернется, то ли нет… Мы не прощали никакого кокетства. И после этих рубцовских строчек Толя сказал: «Ты реши сам, сможешь возвратиться или нет…» Или, например, Коля Рубцов слушал стихи Соколова, а потом назвал его «дачным поэтом». В этом тоже был оттенок правды, который Соколову нужно было в уме все время держать. Пейзажная лирическая московская стихия, которая царила в стихах Володи Соколова, не удовлетворяла Рубцова. Ему нужны были более крупные чувства. И более глубокое совпадение судьбы и слова. И он не стеснялся говорить об этом своему другу. Так что у Высоцкого, если бы он пришел к нам, была бы трудная жизнь. Приблизительность мысли и чувств нами не прощалась. Но полюбить бы мы его — полюбили. Даже несовершенного. В этом я не сомневаюсь.
В. Б. Высоцкий жил в мире театра, был богемным человеком, тут ты прав. Но если посмотреть шире на жизнь Высоцкого и на жизнь Есенина, заметен ряд параллелей. И шумное богемное окружение, которое губило их обоих. И срывы в пьянку, загулы, дебоши, портившие жизнь каждому из них. Одни жили за счет Есенина, другие — за счет Высоцкого. Истинные друзья с неизбежностью отошли, их оттеснили все эти Мариенгофы, дельцы со своими концертами. И схожая попытка вырваться из такого мира через любовь, да еще не простую, а «звездную» — Айседора Дункан у Есенина, Марина Влади у Высоцкого. Поездки по миру, творческий взлет, а затем неизбежный разрыв или ссоры и по сути трагическая гибель, своего рода убийство ненужного и опасного, неуправляемого творца, столь популярного в народе. Элита презирала и того и другого. Народ — любил. Не говорит ли схожесть судеб и о схожести характеров, о схожести их роли в мире искусства?
С. К. Есть искус впасть во внешние параллели. Сергей Есенин был фигурой совершенно трагической. Выражая свое время, время революции, он сам становился одним из символов ее. В его характере было заложено все, что привело к русской трагедии в XX веке. Есенин был человеком антипушкинским. В России два типа человека определяют историю: пушкинский тип человека и антипушкинский тип. Есенин любил Пушкина как человека гармонии, к которой он стремился и которой достичь не мог из-за своей расколотости. Когда началась русская трагедия XX века, Есенин написал одну, казалось бы, примитивную строчку: «Небо — колокол, месяц — язык, мать моя — родина, я — большевик». Все думают, что «большевик» — это чуть ли не член ленинской партии. А он вкладывал в это слово совсем иной смысл. Это человек без края. По натуре русские люди часто без края. Есенин написал «Пугачева», чтобы выразить тот русский тип человека, которому на миру и смерть красна, который никогда не пойдет на компромиссы, ни на какое житейское благополучие, если это не совпадает с его жизненной судьбой. В сущности, почему русская трагедия, русская революция были такими страшными? Потому что большевики были по разные стороны фронта: и у белых, и у красных. Вспомни в фильме «Чапаев», как идут на смерть каппелевцы — это же большевики. Такие же максималисты, так же шли на пулеметы, как и красные. И так же к стенке ставили без разговоров. Столкнулись большевики — и пошла на Руси смерть. Так уже много раз за тысячелетие. Большевики были везде, во всех политических силах. Одни большевики отбирали хлеб у крестьян безжалостно, а другие так же безжалостно вспарывали животы продотрядовцам и набивали зерном. И никакой гармонии, никакого консенсуса. Есенин и выражал собой и своим творчеством такой тип русского человека. Столкнулись силы, идущие на смерть. Я называю этот тип человека — антипушкинским типом. Пушкин всегда стремился к гармонии и согласию.
У Высоцкого такой исторической атмосферы не было — была игровая атмосфера. На Таганке трагическую историю прокручивали как бы понарошку, не живя ею реально. Показывали фигу партии и правительству: как бы славили революцию, вместе с тем издеваясь над ней, обманывали чиновников. Разве это можно сравнить с атакой каппелевцев на чапаевские пулеметы? И Высоцкий был из этого игрового мира противоречий, но сценических, если сравнивать с реальными противоречиями, в которых жил и умирал Есенин.
Западные варианты жизни Есенина и Высоцкого еще более разнятся. Есенин почувствовал, что он там, на Западе, выражает мировую идею революции и переустройства мира. Он рванулся на Запад с помощью Дункан, чтобы доказать своим существованием и своим поведением там, насколько значительна эта идея революции. Запад его не понял, и это было для него трагедией. Конечно, это глупость была. Запад никогда не смог бы понять русской революции. А зачем рванулся на Запад Высоцкий? Нет, не с мировой русской идеей. Он рванулся подышать воздухом Запада, воздухом большей свободы, встретиться с Шемякиным{28}, съездить на остров Гаити, выступить в нескольких крупных залах Франции и Америки, привезти доллары. Есенин там с белогвардейцами дрался как представитель нового мира. А с кем и зачем дрался Владимир Семенович? Нет, это все гораздо сценичнее. Он был эклектичен, как и его время, как и его поколение. В нем не было все-таки есенинской цельности. Есенина принимали все. Ненавидя или любя. Есенин вышел из-под руки Блока. Горький написал великолепные страницы о Есенине. Есенина ненавидел Бунин — ревностной ненавистью. Все великие русские творцы не прошли мимо Есенина. Этого у Высоцкого не было. Допустим, Георгий Свиридов не любил его, даже почти издевался над его песнями, говорил о нем очень резко. Если говорить о других крупнейших личностях, которые жили при Высоцком, — Ахматова, Твардовский, Леонов, Солженицын, Шолохов — никто о нем ничего не сказал. Почему? Есенин был благословлен и завязан на ненависть и любовь крупнейших мастеров искусства. У Высоцкого этого не было. Почему? У Высоцкого была только масса почитателей. А этого мало для художника, чтобы чувствовать себя бессмертным.
В. Б. И все-таки он тоже был таким же большевиком-максималистом по натуре. Как ты говоришь — антипушкинский тип. И он шел бесстрашно к своей гибели. В нем было как бы две натуры. Одна любила благополучие, осторожничала с начальством, захаживала в салоны больших людей, строила дачу и житейские планы, покупала «мерседесы» — вполне буржуазный тип человека. И тут же другая его натура разрушала все выстроенное, расшатывала благополучную жизнь с Влади, корежила «мерседесы», презирала этих больших людей, остро страдала от безвременья, ей не хватало той большой русской идеи, которая была у Есенина или у каппелевцев, а безвременье эту натуру не устраивало. Впрочем, в том же «Пугачеве» Высоцкий и проговаривал те же есенинские слова о гибели. Да, на сцене, но он и гибнул на сцене… Что ускорило его гибель? Он мог бы так и играть согласно твоей схеме, сценично переживая чувства большевиков, а потом возвращаясь в свой благополучный «мерседесовский» мир. А Высоцкий не пожелал такой сценичной циничности. Что-то его сгубило…
С. К. Сгубило его что? Он жизнь в искусстве принял за настоящую жизнь. Он хотел настоящей жизни. И осуществлял ее, пусть и на сцене. И наркотики его — это даже не физиологическое увлечение. По крайней мере изначально. Он хотел при помощи наркотиков усилить свой темперамент, свое горение, свою энергетику, чтобы мощно влиять на публику. Он тем самым бил свой же рекорд, поднимал планку высоты, но не было антидопингового контроля на его состязаниях. Он победил свою сценическую судьбу и погиб в погоне за призраком подлинной жизни.
B. Б. Ты сам, Станислав, в жизни его хоть раз видел?
C. К. Один раз. Это было очень интересно. Я сейчас воспринимаю эту встречу как какое-то роковое и символическое событие. Это было на похоронах Александра Твардовского. Чтобы попрощаться, я встал в очередь к гробу Твардовского. Она тянулась через весь Дом литераторов на сцену в большой зал и двигалась медленно. Я оглянулся. За мной стоял небольшой, щупленький молодой человек в желтой кожаной курточке. Мы посмотрели друг на друга. Этот взгляд я запомнил на всю жизнь. Потом мне сказали, что это был Высоцкий. Вот такая была встреча. Больше при жизни не видел. А потом я пошел на Таганку на его похороны. Там простился с ним.
B. Б. Можно сегодня сказать, был ли он выразителем эпохи своего поколения?
C. К. Да, конечно. Он был выразителем своего поколения. Растрепанного, не видящего цели, ищущего, но не знающего чего. Бросающегося и в ту, и в другую сторону: и в русскую, и в космополитическую, и в западную, и в диссидентскую. Потерявшего идеалы своих отцов, молящегося отцам, но уже не способного стать с ними рядом. Высоцкий был слишком умен и талантлив, чтобы запрягать себя в хомут неомарксистского шестидесятничества. Он играл в спектаклях Любимова, но вряд ли верил в идеи этих спектаклей. Он был заражен всеядностью своего поколения, которое не знало, куда ему податься. В этих поисках он и погиб. Поэтому я считаю, что в русской поэтической классике он не останется, а в русской памяти останется навсегда.
Поединок со смертью: Владимир Высоцкий
Владимир Высоцкий был обречен на свой поединок со смертью, ибо у него в его рисковой и опасной игре не было более серьезных и достойных соперников. Не потому, что он был выше всех сотоварищей и соплеменников, сограждан и соратников.
Он не был приверженцем какой-либо идеологии, чтобы сражаться не на жизнь, а на смерть с приверженцами иных убеждений.
Он не был человеком верующим и поэтому не мог отстаивать свою веру, идя за нее на костер.
Он не был убежденным патриотом или националистом, чтобы отстаивать свою национальную идею. У него вообще не было никакой глобальной идеи, которой бы он служил.
Была лишь ностальгия по чему-то уходящему, героическому, была тоска по вере, по идее, по национальному братству. Поколение детей войны, потерявшее идеалы своих отцов, но сохранившее миф о их героизме. В юности их сокрушила хрущевская оттепель{29}, а затем и вовсе добила брежневская лицемерная пустота. До поколения сопротивления они не доросли. Воевать за систему они не желали, а воевать против нее — не хотели. С одной стороны, они еще мечтали о «комиссарах в пыльных шлемах», с другой — видели, как ложь побивает правду… «Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь. / Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь. / Глядь — а конем твоим правит коварная Ложь». А жить не по лжи — не получалось. Что оставалось делать несостоявшемуся герою как не воевать со смертью… Меняя маски, меняя роли, меняя эпохи. Он был в маске бандита, мента, спортсмена, фронтовика, альпиниста, моряка, шофера — и всегда в любой роли, в любой маске воевал со смертью.