Последние сто дней рейха
Шрифт:
— Предатель не должен стать моим преемником в качестве фюрера. Сделайте так, чтобы этого не случилось.
Грейм сказал, что добраться до Рехлина нет никакой возможности и что он предпочитает умереть в бункере.
— Наш долг, долг солдат рейха, заключается в том, чтобы максимально использовать любую возможность, — сказал Гитлер. — Это единственный оставшийся шанс на успех. Наш общий долг использовать его.
— Что можно сделать сейчас, даже если нам и удастся прорваться? спросила Ханна.
На Грейма последние слова Гитлера произвели впечатление.
— Ханна, мы единственная надежда для тех, кто остается здесь. Если есть хоть малейший
Гитлер стал сентиментален.
— Люфтваффе от начала и до конца воевало лучше других родов войск, сказал он. — Вина за то, что наши самолеты оказались менее совершенны технически, лежит на других.
Грейм начал с трудом одеваться. Ханна, вся в слезах, подошла к Гитлеру.
— Мой фюрер, почему вы не разрешите нам остаться! Гитлер посмотрел на нее и сказал:
— Да хранит тебя бог!
Фрау Геббельс передала Ханне два письма своему сыну. Она сняла бриллиантовое кольцо и попросила Ханну носить его в ее память. Ева Браун также передала Ханне письмо — для своей сестры, фрау Фегелейн.
Позднее Ганна не смогла удержаться и прочитала его. Ей письмо показалось "вульгарным, напыщенным и написанным в таком плохом стиле", что она порвала его.
Наверху полыхали дома, освещая все как днем. Грейм и Ханна слышали интенсивную перестрелку, когда бронемашина доставила их до тренировочного самолета «Арадо-96», спрятанного у Бранденбургских ворот. Ханна вывела маленький самолет на улицу и взлетела под огнем. На уровне крыш русские прожектора высветили «арадо», и от волны разрывов зенитных снарядов самолет стало бросать как пушинку. На полной скорости Ханна вырвалась из воздушного водоворота. Под ними в море огня лежал Берлин. Самолет взял курс на север.
Предательство Гиммлера покончило с сомнениями Гитлера и его надеждой. Несмотря на уверенный тон, с которым он говорил с Греймом, он понимал теперь, что на Венка рассчитывать больше нельзя и нужно готовиться к концу. Подготовка началась с бракосочетания, состоявшегося в маленькой комнате, где висели оперативные карты. Гитлер всегда говорил своим друзьям, что не может позволить себе "такой ответственный шаг, как брак". Возможно, он опасался потерять с этим свою уникальность как фюрер: для большинства немцев он был своего рода мессией. Теперь все это не имело значения, и его первым желанием было наградить свою преданную любовницу столь долго откладываемым браком.
В подразделении фольксштурма был найден священник и доставлен в бункер для совершения должным образом обряда бракосочетания. Священника звали Вагнер. В качестве свидетелей пригласили Геббельса и Бормана. Гитлер и Ева поклялись, что принадлежат к чистой арийской расе. После короткой церемонии Ева стала подписываться в документе "Ева Б…", затем зачеркнула «Б» и написала "Ева Гитлер, урожденная Браун".
После этого Гитлер пригласил Бормана, Геббельса, двух секретарш — фрау Кристиан и фрау Юнге — к себе в комнату выпить шампанского и в течение часа предавался воспоминаниям. Время от времени подходили другие люди: Гюнше, Кребс, Бургдорф, Белов, даже фройлейн Манцоли, повар, специалист по вегетарианской кухне. Перед самым окончанием вечеринки Гитлер сказал, что наступает конец его жизни и национал-социализма; смерть станет облегчением после предательства со стороны близких соратников. Он вышел в другую комнату и начал диктовать фрау Юнге свое политическое завещание.
Гитлер в нем заявлял, что ни он, ни кто-либо другой в Германии не хотели войны и что "она была спровоцирована исключительно теми государственными деятелями, которые либо сами были евреями, либо работали в интересах евреев". Именно англичане, по его словам, вынудили его вторгнуться в Польшу, "потому что политическая клика в Англии желала войны отчасти по коммерческим причинам, а отчасти потому, что находилась под влиянием пропаганды, распространяемой международным сионизмом".
Он заявил, что остался в Берлине, чтобы "добровольно выбрать смерть в момент, когда нет больше возможности исполнять обязанности фюрера и канцлера", и что он "умрет с радостью в сердце", но отдал приказ своим командующим "продолжать принимать участие в борьбе нации". О сдаче любого района или города не может быть и речи, сказал он, и призвал всех командиров "дать личный блестящий пример исключительной преданности долгу до конца".
Гиммлер и Геринг по его завещанию лишились всех постов за "секретные переговоры с врагом без моего ведома и против моей воли, а также за незаконные попытки захватить власть в государстве".
В качестве своего преемника на посту рейхспрезидента и верховного главнокомандующего Гитлер назвал адмирала Деница. Геббельс по завещанию становился рейхсканцлером, Борман — главой партии, а Шернер главнокомандующим сухопутных сил; первые два, сказал Гитлер, попросили разрешения умереть вместе с ним, но им было приказано "поставить интересы нации над своими собственными чувствами" и сохранить себе жизнь.
Текст завещания заканчивался тем же, чем и начинался — обвинениями в адрес евреев. "В первую очередь я предписываю правительству нации и народу строго соблюдать расовые законы и безжалостно бороться с отравителем всех наций — международным еврейством". До конца своей жизни Гитлер остался верным своей навязчивой идее.
Фрау Юнге поставила на документе дату и время: 29 апреля 1945 года, 4 часа утра. Гитлер поставил свою подпись, а Геббельс, Борман, Бургдорф и Кребс подписали документ в качестве свидетелей.
Затем фюрер написал свое собственное завещание. Он завещал все свое имущество партии, а в случае "прекращения ее существования — государству", и назначил своего "самого преданного партийного товарища, Мартина Бормана", своим душеприказчиком. "Он может отдать моим родственникам все, что имеет для них ценность как память обо мне или может быть использовано для поддержания их жизни на уровне среднего класса. Это касается матери моей жены и моих преданных соратников обоего пола, которые хорошо ему известны: в частности моим бывшим секретарям фрау Винтер и другим, которые в течение многих лет мне помогали.
Моя жена и я решили предпочесть смерть позору поражения или капитуляции. Мы желаем, чтобы наши тела были сожжены немедленно там, где я проделал большую часть своей повседневной работы в течение двенадцати лет службы для своего народа".
Мрачные приготовления в конечном итоге вылились в яростный спор. Когда фюрер приказал Геббельсу уехать из бункера вместе со своей семьей, тот воспринял это как оскорбление, а не как привилегию. Как мог уехать Защитник Берлина! Гитлер настаивал, и спор стал таким яростным, что фюрер в конце сказал: "Даже самые преданные из моих последователей не хотят мне подчиниться!".