Последние сто дней рейха
Шрифт:
— Это не деловая сделка, — сказал Сторч. — Это договор о спасении человеческих жизней.
— Я не могу и не хочу быть вовлеченным в такой «договор», поскольку, на мой взгляд, он мерзкий и грязный, — ответил Клейст. — А кроме того, нельзя решить глобальную еврейскую проблему несколькими акциями. В борьбе против антисемитского третьего рейха, по мнению Клейста, Рузвельта подстрекали такие "влиятельные еврейские бизнесмены, как Моргентау", а формула переговоров, основанная на безоговорочной капитуляции, только усиливает антисемитизм в Германии. Как результат, вместе с Германией будут уничтожены все евреи, и континент неизбежно попадет в руки большевиков.
— Если сохранение евреев можно увязать с
— Вам следует переговорить с Айваром Олсоном, — заметил Сторч. — Он дипломат в американском посольстве в Стокгольме и является личным советником Рузвельта в Комитете по вопросам беженцев в Северной и Западной Европе. У него есть прямой контакт с президентом.
Несколько дней спустя Сторч с явным волнением рассказал Клейсту, что, по словам Олсона, президент готов связать спасение жизней 1 500 000 евреев, находящихся в концентрационных лагерях, "с политикой". Именно этого и хотел Клейст — политическое решение войны. Клейст пришел в очень хорошее настроение и повторил слова Сторча графу Фольке Бернадотту, вице-президенту Шведского Красного Креста. Граф сделал удивленное лицо. Тогда Клейст рассказал ту же историю доктору Вернеру Бесту, уполномоченному Германии по Дании. В отличие от Бернадотта, на Беста эта новость произвела впечатление, и он посоветовал ознакомить с этим деликатным вопросом помощника Гиммлера, Кальтенбруннера.
Клейст был лично знаком с Кальтенбруннером и по возвращении в Берлин проинформировал его, что Сторч пообещал "политическое решение войны" в обмен на 1 500 000 евреев. Кальтенбруннеру было известно о связях Сторча со Всемирным Еврейским Конгрессом, и он стал расхаживать взад-вперед, обдумывая ситуацию.
Затем вдруг резко остановился и сказал с сильным австрийским акцентом:
— Вы прекрасно знаете, во что вы впутались! Я должен немедленно доложить об этом рейхсфюреру. Не знаю, что он решит по этому делу и о вас лично.
Клейста посадили под домашний арест, чтобы тот не смог поговорить с. Риббентропом.
— Даже не пытайтесь выйти за калитку сада, пока все не прояснится, предупредил его Кальтенбруннер.
Через несколько дней Кальтенбруннер послал за Клейстом и любезно пожал ему руку.
— Рейхсфюрер определенно хочет ухватиться за эту возможность в Швеции! — сказал он и, к удивлению Клейста, добавил: "У нас в руках не 1 500 000 евреев, а 2 500 000".
Второй сюрприз заключался в том, что Клейсту предстояло лично отправиться в Стокгольм и начать переговоры, а в качестве свидетельства чистоты намерений привезти туда 2000 евреев.
Не успел Клейст вернуться домой, как его вызвали в полицию, но на этот раз Кальтенбруннер гневно посмотрел на него и сказал:
— История с евреями для вас закончена. Не спрашивайте почему. Вы никогда не имели с этим дела и никогда впредь не будете иметь. Больше вас это не касается. Все!
Кальтенбруннер не объяснил причин столь резкой смены планов: Шелленберг только что уговорил Гиммлера послать доктора Керстена решать вопрос о переговорах. Зачем делить доверие с Риббентропом?
Керстен поехал в Швецию вести переговоры с Кристианом Понтером, министром иностранных дел Швеции, об освобождении скандинавских заключенных, находящихся в концентрационных лагерях. Гиммлер сказал ему, что в случае успеха данного шага Керстен начнет вести переговоры со Сторчем напрямую. Переговоры с Гюнтером оказались настолько успешными, что была достигнута договоренность — Бернадотт приедет в Берлин и проведет заключительную стадию переговоров лично с Гиммлером.
Риббентроп ничего не знал о происходящем за его спиной, пока шведский посол в Берлине не послал, ничего не подозревая, сообщение Гиммлеру с просьбой принять Бернадотта, а поскольку речь шла об официальном приеме, то это должно было проходить через министерство иностранных дел. Так Риббентроп узнал о ведущихся соперником за его спиной переговорах в Швеции.
Гиммлер опасался, что Риббентроп расскажет обо всем Гитлеру. Он запаниковал, позвонил Кальтенбруннеру и стал умолять его, чтобы тот как бы ненароком сказал фюреру о приезде Бернадотта в Берлин и узнал, какова будет его реакция. Для большей уверенности Гиммлер позвонил также генералу СС Фегелейну, родственнику Евы Браун, и попросил его «прощупать» Гитлера по тому же вопросу.
На следующий день 17 февраля Фегелейн позвонил и сказал, что реакция фюрера была следующей: "Ничего нельзя сделать с такой глупостью в тотальной войне".
Гиммлер был поставлен в тупик и испугался предпринимать дальнейшие шаги, все-таки понимая, что это, возможно, для него единственный шанс показать миру, что и ему не чужда гуманность. Однако страх тем не менее победил. Он решил не иметь никаких дел с Бернадоттом, и когда Шелленберг позвонил сообщить, что граф прибыл из Швеции, Гиммлер сослался на свою занятость в связи с контрнаступлением группы армий «Висла» и никого не принимает. Шелленберг подчеркнул, что такая встреча может принести рейхсфюреру личные дивиденды. Гиммлер в очень редких случаях не поддавался на доводы Шелленберга. Так получилось и на этот раз. Он все-таки согласился встретиться с графом, но настоял на одной предосторожности: Шелленберг должен был убедить Риббентропа встретиться с Бернадоттом первым, чтобы потом министр иностранных дел не рассказывал по этому поводу небылиц. Шелленберг преднамеренно организовал «утечку» информации, рассказав о том, что переговоры Бернадотта с Гиммлером имеют блестящую перспективу и что рейхсфюреру может удастся сделать то, чего не смог сделать до него никто: спасти Германию от катастрофы. Такая хитрость сработала. На следующее утро 18 февраля Риббентроп вызвал Клейста.
— Граф Бернадотт приехал на встречу с Гиммлером, — с укором в голосе сообщил он и сказал, что хочет переговорить с графом как можно скорее.
В шведской миссии Клейсту повезло и он встретился с Бернадоттом в коридоре, и тот пообещал встретиться с Риббентропом, однако у него уже имелась договоренность о встрече с Кальтенбруннером и Шелленбергом, и эту встречу назначил рейхсфюрер. Гиммлер все еще ожидал дальнейших действий Риббентропа и только после этого собирался лично вступить в дело.
Бернадотта отвезли в роскошный особняк Кальтенбруннера на окраине Берлина. Граф, чей отец приходился братом королю Густаву V, был элегантным и простым человеком, изощренным и вместе с тем наивным. Для его нынешней миссии он подходил как нельзя лучше. Будучи без всякого сомнения интеллектуалом, он имел еще одно, даже более значимое качество — присущий ему здравый смысл. Ведя переговоры, он никогда не сдавался. Он мог вести беседу часами, не теряя доброго чувства юмора, и если нарастало напряжение, то он начинал рассказывать всевозможные истории. Но, пожалуй, самыми ценными качествами были элементарное желание помочь несчастным и твердая вера в то, что каждый человек по своей сути порядочен и его можно убедить поступать разумно.
Кальтенбруннер вежливо предложил гостю сигареты «Честерфилд» и бокал «Дюбоне». Взяв бокал, граф подумал, что «Дюбоне», скорее всего, был украден из Франции. Кальтенбруннер холодно посмотрел на Бернадотта инквизиторским взглядом и спросил, почему тот желает встретиться с Гиммлером. Организация встречи в такой драматический момент довольно сложное дело. Может быть, он лично мог бы передать сообщение графа? Кальтенбруннер зажег еще одну сигарету — курил он по четыре пачки в день, и его короткие толстые пальцы были пропитаны никотином, напоминая утонченному Шелленбергу пальцы гориллы.