Последний ангел
Шрифт:
— Умри! Умри, Колари!!! — визжала колдунья скрипучим голосом и безумно хохотала, наслаждаясь видом бойни.
Именно бойни, а не боя. Корин видел, как демоны смотрели на него, с отчаянной надеждой в глазах, словно просили убить их, лишь бы этот кошмар закончился. Не один и не два демона сами подставились под его клинок, и захлебываясь собственной кровью, смотрели на него с благодарностью. Ему даже не по себе было от этого, ненависть в глазах — это нормально, но благодарность… Впервые Корин ощутил себя мясником, тем самым Ково, которым пугали мелких демонят, и это было противно. Все же он воин, а не палач. Но и выбора не было. Сами демоны спешили умереть и не думали о том, что когда их не станет, на арену выйдет Ниас, и тогда бедному
Но Берта, видя, как стремительно редеют ряды ее подчиненных, решила иначе. Отдав Ниасу приказ оставаться на месте и не двигаться, она вытащила из кармана его джинсов маленькую рукоять, прошептала заклинание, выращивая лезвие, и ринулась в бой со всей скоростью и силой, доступной только сумасшедшим. Корин увидел ее, блокировал ее удар, и еще один, и еще. От клинков летели искры, она задела его раз, порезав плечо, и еще раз, оцарапав скулу. Колдун был опытнее и сильнее Берты раз в десять, он мог играючи ее убить. Мог, и понимал, что не мог. Пока он отбивался, перед глазами так и стояли картины прошлого. Он же сам учил ее, когда она была еще шестилетней девочкой, такой неловкой, по-детски кругленькой малышкой с огромными глазами, с обожанием взиравшими на наставника. Он помнил ее юной девушкой, влюбленной в него, ее рассеянность во время тренировок и то, как она краснела, когда видела его обнаженный торс. Тогда он и решил одеваться на занятиях, чтобы не смущать юную ученицу. Он помнил ее первую попытку неловкого детского поцелуя, и как объяснял ей, что так делать не надо и почему. Он помнил и не мог, а может, не желал ее убивать.
Ее меч выбил из несопротивляющихся рук черный клинок из оникса, острие нацелилось в яремную впадину обезоруженного колдуна.
— Ты не хотел меня. — разъяренно шипела ему в лицо безумная женщина — Я тебе была не нужна! Ты считал меня слабой, никчемной!!!
— Я никогда не считал тебя слабой, Берта. — устало покачал головой Корин — Только молодой и неопытной. А теперь еще и безумной.
— Чего тебе не хватало?! — брызгала слюной несчастная — Почему ты меня отвергал?! Чем я не вышла?! Ты не хотел меня!!!
— Я и сейчас не хочу. — честно признался колдун — Ты вряд ли поймешь, но я помню тебя ребенком. Ты и по сей день для меня ребенок, маленькая, неловкая, запутавшаяся девочка.
Он говорил это с такой теплотой в голосе, такой щемящей нежностью, как говорил бы любящий родительо своем единственном драгоценном чаде. Берта продолжала держать клинок у его горла, но руки ее дрожали. Она смотрела ему в глаза и из ее собственных, уже не безумных, глаз бежали влажные дорожки слез. Он смотрел в ее глаза и видел в них ту прежнюю Берту, ту, которой она была до внезапного безумия, и он отчаянно хотел верить, что она стала прежней.
— Корин… — голос немного гнусавый от слез, бледные губы кривятся и дрожат, словно она сейчас разрыдается.
— Не плачь, Бертана. — успокаивающе произнес колдун — Все хорошо, теперь все будет хорошо.
Он аккуратно взял лезвие и отвел от своего горла, но Берта с внезапным диким криком «умри» опустила оружие на его беззащитную шею. Все, что успел бы Корин — это закрыть глаза, принимая смерть. Но он не закрыл. Воины встречают смерть в лицо, они не закрывают глаз, не скулят от ужаса, не просят пощады. Он воин, он не закрыл глаза. Поэтому и видел, как равнодушно стоящий Ниас размытой тенью метнулся к ним, схватил свою хозяйку за голову, сжал. Короткий хруст и фонтан крови, окативший и стены, и Корина, и самого Ниаса, звук падающего тела, звон о каменный пол клинка, зажатого в еще теплой худой руке. Голова колдуньи осталась в руках ангела. Следом рухнули замертво все подчиненные ей демоны, и сердце колдуна перестало биться в тягучем и страшном ожидании, что Ниас тоже умрет. А Ниас осмотрел свой трофей с небывалым равнодушием, небрежно бросил его на пол и, перешагнув обезглавленное тело Бертаны, исчез в ослепительной горячей вспышке белого света.
Оставшись один среди кучи трупов, Корин просто не нашел в себе силы стоять. Он облокотился спиной о каменную стену, к которой загнала его в пылу боя Бертана, а после и вовсе сполз по ней на пол, совершенно не замечая, что сидит в луже крови, и красной, и черной, но крови.
В портале, ослепленный алым светом, Юки почувствовал, что Даниэс умирает. Он почувствовал это так ясно, что внутри что-то сжалось, словно раскаленными клещами сдавили душу.
— Дани! Дани, не умирай! Держись, слышишь?! — он потряс ослабевшее тело демона и крепче прижал к себе, как прижимал ту девочку, что спас в последний раз.
Но Дани не слышал. Он пару раз глубоко вздохнул, сжал холодными пальцами руку Юки и обмяк. Медиум знал, что это все, но снова потряс безжизненно обвисшее на его руках тело, которое, разумеется, не подало никаких признаков жизни. Юки не смог бы описать, что он чувствовал в этот миг. Не было щемяще жалко, не было и страшно, и плакать ему тоже не хотелось. Что-то было величественное и безмолвное в этом моменте, тихое, как утренний рассвет, умиротворенное и скорбно безвозвратное. Мертвый Даниэс улыбался. Чему он радовался, умирая?
Поудобнее перехватив тело, ставшее внезапно совсем легким, Юки сделал шаг и вышел из портала, моргая, как сова, разбуженная солнечным днем. А проморгавшись, обнаружил, что стоит в луже черной крови, она была всюду, ею был залит весь пол большого зала, забрызганы все стены, в ней лежали десятки мужчин и одна женщина, чья голова лежала рядом с ее телом. Из того места, где эта голова должна была находиться торчал только окровавленный позвоночник и разорванные артерии, из которых все еще продолжала течь кровь, человеческая кровь. Юки моментально замутило, он шагнул назад, споткнулся, упал спиной в эту черную липкую жижу, но в последний миг успел придержать тело погибшего товарища, чтобы не запачкать.
— Твою… на… и… в…!!! — выдал Юки, разрывая эту жуткую тишину, и встал на разъезжающиеся в скользкой крови ноги.
Матерясь, на чем свет стоит, медиум добрел до кухни, одной рукой смел все, что стояло на столе, и положил Дани на освободившуюся поверхность. Не удержавшись, снова посмотрел на мирное улыбающееся, но уже мертвое лицо, провел рукой по волнистым волосам цвета темного золота, и вышел, оставив мертвого наедине с самим собой.
— Корин! — позвал Юки, перешагивая через тела, уже не страшась упасть, все равно уже весь грязный.
Корин обнаружился у стены возле обезглавленной женщины. Он сидел на полу в луже крови, голубые глаза, не отрываясь, взирали на лицо покойницы, словно ждали, что она заговорит. Светлые волосы спадали с плеч, струились по спине и опускались прямиком в лужу крови, в которой сидел их хозяин.
— Корин, мать твою!!! — рявкнул медиум так, что стекла задрожали.
Стекла задрожали, а колдун и не подумал. Он, казалось, застыл, замер, будто время остановилось, и если бы не дышал, Юки бы подумал, что он умер. Странное выражение на лице, бессмысленное и безжизненное, застыло восковой маской, колдун походил теперь на фарфоровую бездушную куклу, и в очередной раз за этот день Юки стало не по себе. Медиум присел на корточки, обхватил ладонями лицо заклинателя, запрокинул, вглядываясь в глаза. Колдун смотрел теперь на него, но не видел, зато видел Юки. Видел все произошедшее глазами Корина, читал его воспоминания, пил его чувства, горстями загребая все, что довелось ему пережить, потому что боялся, что заклинатель не выдержит собственной боли, рвущей изнутри его душу на клочки. В отличие от Корина, Юки не питал симпатий к спятившей ведьме, искренне считая, что таких сук надо душитьеще в колыбели, и не понимал его, хоть и знал теперь лучше, чем тот сам себя.