Последний атаман Ермака
Шрифт:
Под Фроловской башней через широкие ворота въехали в Кремль, дивясь обилию боярских хором и разновеликих соборов, которые называл Иван Черкас: Благовещенский, Успенский, Архангельский, колокольня под странным названием Иван Великий.
— А это вот самый старый, наверное, в Москве Чудов монастырь, ставлен митрополитом Алексеем, — пояснял Матвею есаул Черкас, в то время как атаман удивлялся не столько обилию соборов и иных больших строений в Кремле, сколько многолюдству стрельцов с пищалями в руках, бердышами на спине и мечами на поясе.
— У царя в стражах Кремля постоянно пребывают две тысячи стрельцов, коих именуют стремянными стрельцами. Это они по две с половиной сотни еженощно охраняют царские покои. За то имеют хорошее жалованье по семи рублей в год да двенадцать мер ржи и столько же овса, — пояснил Иван Черкас, искоса поглядывая на румянощеких служилых молодцов.
— То-то, я смотрю — каждый из них весьма схож с осенним хомяком, с хлебного поля идущим домой с полными защечными карманами, — хохотнул Гришка Ясырь, похлопывая вожжами лошадь по спине.
— Нехудо живут кремлевские стрельцы, — произнес себе в усы Матвей Мещеряк. — Кабы и нам, служилым казакам, царь давал такое жалованье, не ходили бы мы в чужие земли за зипунами. Иной казак выглядит так, будто только что выдрался из клыков голодной собачьей стаи. Да его же за бедность еще и укоряют в глаза!
Дьяк Ларион остановил маленький обоз около просторного, со многими пристроями и срубами царского дворца, слез на землю около высокого Красного крыльца Грановитой палаты, у входа в которую в два ряда с обеих сторон стояли все такие же откормленные и ухоженные стремянные стрельцы с начищенными пищалями, бердышами и мечами в деревянных ножнах с медным или серебряным узорчатым рисунком.
— Атаман, проследи, чтобы стрельцы внесли государев ясак в приемную палату, да ваши есаулы пущай встанут там в караул. Ты же пройдешь со мной в палату, где пребывает теперь царь и великий князь Федор Иванович перед тем, как идти ему в церковь к обедне. Он только что отстоял у себя дома заутренюю, явился в большую палату, где его поджидают многие бояре на поклон, а у кого есть что сказать царю или друг другу какую новость, то говорят тут же. К этому часу и ты зван, Матвей. — Дьяк Ларион внимательно осмотрел крепкого телом, выше среднего ростом атамана, остался доволен тем, что лицом казак весьма пригож, а не звероподобен, как о том мыслят многие московские бояре: волосы на голове, бороду и усы атаман подстриг после долгой дороги из Сибири, до Москвы казаки без брадобреев заросли волосами так, как зарастает в лето диким бурьяном брошенный огород.
— Царю и великому князю ответствуй учтиво, горлом не греми, будто стоишь на волжском перевозе и призываешь на свой берег лодочника. Будь краток и разумен в речах. Уразумел, атаман?
— Уразумел, дьяк Ларион, благодарствую за науку. Думаю, вины за мной и моими казаками перед царем нет никакой, а какие и были прежде, то, надеюсь, своей службой мы вины искупили с лихвой в сражениях с ногайцами набеглыми да с татарами в Сибири. Так, да?
— О том царю и великому князю Федору Ивановичу лучше знать, смотря какой рот в какое ухо вести переносит. Дикий лес и тот в иную пору так исковеркает твое ауканье, что не знаешь, в какой стороне тебе откликнулись. Главное — держи ухо востро и лишнего слова поопасись брякнуть невпопад! Иди за мной, все званные поутру бояре уже поднялись к царю в палату.
По просторной лестнице без единого скрипа под ногами Матвей Мещеряк поднялся на второй этаж, но дьяк Ларион повел его не в просторную Грановитую палату, где обычно собиралась Боярская дума, а в соседнюю комнату с окнами в одной стене, и только что взошедшее позднее зимнее солнце окрасило в светло-розовый цвет все четыре просторных застекленных проема. От обилия длиннобородых, в парчу одетых бояр, их высоченных шапок-горлаток [16] меха песца или соболя, золотых украшений в виде цепей на шее или перстней на пальцах у бедного атамана зарябило в глазах, и он не сразу очнулся, когда дьяк толкнул его локтем в бок и прошептал:
16
Горлатки, горлатные шапки — шитые из нежного, горловой части звериного меха.
— Зри, государь Федор Иванович выходит! Пообок с ним идет к малому государеву трону правитель, царский конюший Борис Федорович Годунов, первый среди всех бояр, он же наместник Рязанский и Астраханский.
Матвей Мещеряк с немалым удивлением следил за тем, как царь Федор Иванович, малого роста, приземистый и излишне толстоватый, нетвердой походкой, тяжело опираясь на высокий посох, прошел из боковой двери к трону, осторожно опустился на мягкие красного бархата подстилки, с какой-то детской улыбкой глянул вверх на правителя Бориса Годунова, который важно остановился от царя по правую руку. Худощавое лицо царя, его слегка закрученные усы и небольшая клинышком бородка как-то не подходили к крупной голове с огромным лбом, на который была надвинута остроконечная, почти домашняя шапка с пером, приколотым золотой брошью на шапке над правым ухом. Но более всего поразило Матвея, что почти хищный орлиный нос царя Федора Ивановича так не вязался с этой по-детски робкой и беззащитной улыбкой.
Зато правитель Борис Годунов уверенным взором, волевым худощавым лицом, по-татарски черными отвислыми усами, бритым подбородком, с большой царской цепью на груди поверх парчового кафтана — знак правителя земли Русской — всем присутствующим давал понять, кто есть в Кремле истинный распорядитель государственных дел. По его разрешению бояре по одному подходили к трону, говорили о чем-то тихим голосом, целовали руку царю и степенно отходили в сторонку. Матвей не прислушивался к их речам, он не сводил глаз с царя и невольно вспоминал тайные разговоры москвичей в кабаках и в торговых рядах, что ныне на троне сидит царь недеятельный и слабоумный, более всего боится всяких войн, крайне суеверен, но ко всем просителям ласков и хорош в обращении.
«Не такой Русской земле теперь нужен царь, когда шведы, литовцы, поляки, крымский хан и татарские да ногайские орды лезут со всех сторон, — невольно пришла в голову крамольная мысль. — Царь Федор не сможет обуздать своевольных бояр, которые при царе Иване сидели смирно в своих домах, будто мыши в норах, зная, что кот стережет их у выхода! Вона как вольготно ходят по залу, громко говорят друг с другом, иные стоят даже спиной к царскому трону!
— Идем, атаман, — негромко прозвучали слова дьяка Лариона.
Матвей вздрогнул, очнувшись от размышлений, и с невольным трепетом в душе последовал за проводником, в пяти шагах от царского трона остановился и приветствовал царя Федора Ивановича земным поклоном обнаженной головы, зажав снятую шапку под мышкой слева. Когда выпрямился и поднял взор, поразился приветливой улыбке и негромкому, по-отечески ласковому голосу Федора Ивановича:
— Кто ты есть и как наречен при крещении?
Матвей ответил так, как учил его дьяк Ларион:
— Я последний атаман из войска покорителя Сибири Ермака Тимофеевича, прозван Матюшкой Мещеряком, раб божий, а твой верный холоп, царь и великий князь всея Руси Федор Иванович! — И снова земно поклонился, про себя прикидывая, все ли правильно сказал.