Последний атаман Ермака
Шрифт:
— А тут и кумекать нечего, сто чертей тому в печенку, кто думает иначе! Без перевясла и веник рассыплется! Тако же и войску не быть без атамана! А теперь давайте припомним, кто ходил на Вагай и взял в плен лучшего кучумовского воеводу Маметкула? Кто громил князя Карачу на Саусканском мысу? Кто был рядом с Ермаком Тимофеевичем в роковом походе и помог нам остаться живыми на клятом острове всего несколько дней назад? Матвей Мещеряк был последним из походных атаманов у батьки Ермака Тимофеевича! Ему и быть теперь головным атаманом! А мы ему будем в полной его разумной воле! Я первый готов дружбу с Матвеем сменить на ратную покорность,
Несмотря на серьезность момента, казачий круг ответил дружным смехом на шутку Ортюхи Болдырева. Разом понеслись голоса со всех сторон площади:
— Быть Мещеряку атаманом!
— Любо-о! Любо Мещеряка в атаманы!
— У Ермака Тимофеевича был правой рукой, теперь пусть всему войску станет головой!
Казаки по обычаю сняли шапки и поясно поклонились вновь избранному атаману. Матвей Мещеряк был тронут таким единодушием, ответил войсковому кругу поклоном рукой до досок крыльца, выпрямился.
— Благодарствую за доверие, братцы казаки! Клянусь именем Христа, нашего спасителя, что как и покойный атаман Ермак Тимофеевич готов голову положить за все наше казацкое братство! А буду неугоден чем — гоните от себя поганой метлой!
Войсковой круг откликнулся на эти слова дружным возгласом:
— Любо-о!
Мещеряк поднял руку, чтобы утишить казаков и объявил войску решение свое и стрелецкого головы Ивана Глухова:
— Вы уже знаете, что хан Кучум сызнова собрал большое войско. К нему пришли новые отряды бухарцев, ногайцев да башкирские кочевники! Днями видели дозорные казаки его передовые отряды близ озера Абалака и за Саусканским мысом. Похоже, Кучум вознамерился обложить нас со всех сторон, чтобы мирные князья не могли подвозить в Кашлык ясак и провизию, отчего мы не сможем заготовить должный харч в будущую зиму и неминуемо скончаемся от страшного голода, каковой был минувшей зимой! В таком разе, братцы казаки и стрельцы, не ведая доподлинно, будет ли из Руси нам добрая ратная и продовольственная выручка, во избежание побития всех нас татарами, решили мы спешно погрузить весь собранный в государеву казну ясак и пропитание и отплыть на Русь. А будет так, что встретим по дороге доброе государево воинство, то возвратимся в Сибирь и помстим Кучуму за все его злодеяния и змеиные хитрости! Любо ли вам такое решение?
Некоторое время казаки стояли молча. У каждого в голове пронеслась одна и та же мысль — оставить ханскую столицу? Столько жизней положено на покорение Сибирского царства, здесь сложили головы более четырех сотен казаков да две с половиной сотни стрельцов, а теперь все вновь вернуть в руки бухарского находника хана Кучума? Иван Камышник выразил общее сожаление сложившейся ситуацией, сказал громко, чтобы все слышали:
— Расшиби гром Кучумку натрое! Жаль оставлять завоеванное нами сибирское владение татар, но делать и вправду, казаки, нечего! Нас теперь общей силой и полутора сотен едва наберется. Ежели ж на Карачином острове укроемся, то кучумовцы большим скопом задавят нас, либо волчьи стаи изгрызут наши замороженные голодные тела. Веди нас на Русь, атаман Мещеряк!
Казачий круг дружно и на этот раз поддержал решение вновь избранного атамана, который высказал еще одно пожелание:
— Не хотели тутошние татары жить с русскими в добром соседстве, растревожили огромного медведя своими постоянными набегами да грабежами, вот и послал Господь кару на их головы в образе славного атамана Ермака Тимофеевича и его храброго воинства! Час придет, и здешние жадные до чужого добра мурзы и князья будут наказаны, и мир воцарится в Сибирском царстве! А теперь, братья казаки, день на сборы — и в дальнюю дорогу! Возвращаемся на Русь, в Москву, с печальной вестью к государю Федору Ивановичу о гибели атамана Ермака!
Глава IV
Москва смутная
— Слава Господу, добрались-таки до Москвы! — Атаман Матвей Мещеряк, стоя на коленях, перекрестился, обнажив голову, когда санный обоз с ермаковцами по заснеженной и унавоженной дороге въехал в ворота Китай-города, огражденного недавно возведенной каменной стеной. — А снегу нынешней зимой предостаточно не только в северных землях, но и в белокаменной столице. Сподобил Господь полюбоваться здешними церквями да боярскими хоромами, отродясь здесь не бывал еще ни разу.
Рядом с ним, поджав под себя ноги, на коленях сидел в санях Ортюха Болдырев, из-под черной бараньей шапки оглядывал высокие терема за тесовыми воротами вдоль знакомой ему Никольской улицы, сумрачно проворчал:
— Дран был я нещадно в конце этой улицы, у торговых рядов, потому, должно, обе ягодицы некстати зачесались! До сей поры помню красную рожу московского ката, чтоб черти по ночам его бабку за ноги по кладбищу таскали! Люто сек, без жалости к моим не так уж и толстым ягодицам! Ну и мы опосля ему крепко насолили — ночью влезли на крышу избы, в трубу набили соломы сырой, подпалили да тряпьем сверху накрыли, так что весь дым в горницу повалил, домочадцев выкурил, как клопов на крещенский мороз!
Казаки, которые сидели позади атамана, засмеялись, а пожилой возница, придерживая уставшую каурую кобылу, едва проехали под воротной башней, объявил, смахнув рукавицей иней с седых усов и бороды, тако же радуясь концу тяжкой зимней дороги:
— Вона, караульные встречь вам вышли, спрос учинят, кто да по какой надобности на Москву пожаловали. А вона по левую руку, за угловым домом с зелеными ставнями, церковь Иоанна Богослова, сымайте, казаки, шапки да молитесь, чтоб какого лиха с вами здесь не приключилось!
— Белая у тебя голова, Фомка, а каркаешь под стать черному ворону, прости, Господи, его, непутевого, — подал голос старец Еремей, истово крестясь на деревянные кресты церкви, над куполом которой лениво кружились голодные крикливые вороны. Тринадцать саней казацкого обоза прижались к каменной стене, чтобы не загораживать проезд сзади идущим крестьянским саням — везли оброк московским боярам к близкому Рождеству Христову жители сел и деревень, кому удобнее было добираться до Москвы владимирской дорогой.
К обозу подошел немолодой уже бородатый стрелецкий сотник, внимательно всмотрелся в розовые от холода лица сидящих в санях странно одетых людей, увидел атамана Мещеряка, понял, что он главный над приехавшими, представился Степаном Онучкиным, осведомился:
— Кто есть такие? Своей ли волей в Москву въехали альбо званы кем? — А суровые светло-голубые глаза смотрят настороженно, словно ожидая неминучей беды от нежданно объявившегося отряда вооруженных и бывалых людишек в нездешних одеждах — на них под изношенными в заплатках шубами видны цветастые, тоже изношенные азиатские ватные халаты и разноцветные шелковые пояса, за которые у каждого засунуты сабли в ножнах.