Последний бой КГБ
Шрифт:
Это бесконечное занятие и продолжим. Занятно и печально находить вечные константы русской жизни, видеть почти буквальную повторяемость событий, вслушиваться в скрип колеса истории и находить неожиданное утешение в давних писаниях.
«Де профундус» С.Л. Франка, середина 1918 года:
«Если бы кто-нибудь предсказал еще несколько лет тому назад ту бездну падения, в которую мы теперь провалились и в которой беспомощно барахтаемся, ни один человек не поверил бы ему. Самые мрачные пессимисты… не доходили в своем воображении до той последней грани безнадежности, к которой привела нас судьба… Даже в Смутное время разложение страны не было, кажется, столь всеобщим, потеря национально-государственной воли столь безнадежной, как в наши дни… И ужас
А если бы в том же 18-м году кто-то предсказал, что через двадцать с небольшим лет этот покончивший самоубийством народ вдребезги сокрушит германский «тысячелетний рейх»? Поверил бы ему хоть один человек? Разуму человеческому не дано проникать в будущее и даже осознавать настоящее.
Не очень прочное основание для оптимизма, надо признать, но все же лучше, чем беспросветный апокалипсический мрак.
…День тянется, и нет ему конца. Откупорить шампанского бутылку? Это фигура речи – шампанского нет, но водка найдется. Заманчиво, но безысходно. К тому же дня три-четыре неотступно давит какая-то жесткая лапа на сердце. Не очень больно – сожмет, подержит и отпустит. «Хорошему человеку незачем долго жить», – подбадриваю себя когда-то придуманной фразой. И все же немного неприятно. Как, в случае чего, мир обойдется без меня?
Мир великолепно обойдется без тебя и тебе подобных, ехидно шепчет внутренний голос, ибо такие, как ты, появляются на свет не реже одного в минуту. Вас всегда будет в достатке, вы будете каяться за чужие грехи, и вами будут расплачиваться за чужие ошибки до скончания века.
Так приятно все свалить на чужие грехи и чужие ошибки, чувствовать себя незаслуженно обиженным… Это одно из самых больших утешений трудной человеческой жизни. Не надо, однако, из этого делать профессию, эта нива пахана и перепахана. Не лучше ли припомнить, что и у самого рыло в пуху: поддерживал любую власть, аплодировал любому лидеру, сломя голову выполнял любое указание верхов, да еще при всем при том пытался не только изображать, но и испытывать благородные чувства. Кто придумал издевательскую фразу: «Для того чтобы в нашей системе сделать карьеру, недостаточно прикидываться дураком – им надо быть»? Ты и был дураком, был им сознательно, поэтому и сделал карьеру…
Я ненавижу своего внутреннего оппонента, этого иезуитского Санчо Пансу, который так нахально претендует на то, что видит меня насквозь. Не то что чужая, но и своя собственная душа – потемки.
Нет, нет и тысячу раз нет! Все было не так! Я чувствовал себя полноправным гражданином великого государства, которое всегда, на протяжении всей моей сознательной жизни, в дни удач и дни поражений стояло за моей спиной. Не было в мире силы, страны, народа, которые могли бы не считаться с моим государством. К нему взывали о помощи, опирались на его авторитет, его ненавидели, с ним боролись – это государство было важнейшим фактором мировой политики, и мне выпала редкая честь представлять и защищать его интересы на самых дальних рубежах. С годами утрачивала всякую привлекательность официальная тяжеловесная фразеология, вызывали ядовитую усмешку попытки подбирать философские и идеологические обоснования под каждый тактический зигзаг политиков, но тем яснее и отчетливее становилась видна суть великого дела служения Отечеству, дела вечного, начавшегося за многие столетия до нашего появления на свет. Оно будет продолжено и тогда, когда нас не станет. Сознание того, что я был и остаюсь частичкой этого великого и вечного дела, согревает душу.
Нельзя поддаваться унылым чарам серого, слепого октябрьского дня, равнодушному свету низкого беззвездного неба, убогости размокшего городского пейзажа. Ядовитый дым мелочных политических баталий, дурман, сочащийся с телевизионного экрана, лживые речи и пустые обещания не должны ни обескураживать, ни затуманивать видения прошлого, ни лишать нас надежды на доброе, достойное русского народа будущее.
Но что же остается у потомка марьинорощинских сапожников, бывшего младшего лейтенанта и оперуполномоченного, вознесенного волею судьбы в начальники советской разведки и той же волею сброшенного на последнюю прямую?
Остается причастность к великому делу, не имеющему ни начала, ни конца, к вечному делу служения Отечеству. Ничто из того, что удалось сделать, не пропало даром. Где-то в фундаменте величественного здания будущей России будет лежать и моя, ничтожно малая, частичка, одна из несметного множества таких же безымянных частиц.
Остается боль за свою родную землю и свой народ, остается неистребимая, питаемая историей и инстинктом вера в то, что они выживут и вырвутся наконец в достойное их будущее.
Остается любовь к своим близким и друзьям, которым я мог уделять так мало внимания. Остаются родные, дети, внуки. Нас много, мы – русские; мы должны жить, не бояться напастей, уповать на лучшее и работать во имя этого лучшего.
Москва, октябрь – декабрь 1992 года
Приложение
Интервью последних лет
Леонид Шебаршин: «моя душа принадлежит разведке» [4]
4
Интервью Игоря Дробышева для Majordom – издания сообщества выпускников и студентов МГИМО.
Леонид Владимирович Шебаршин, выпускник МГИМО 1958 года, бывший начальник Первого Главного управления КГБ СССР (внешней разведки), в юности не мечтал стать разведчиком. Его привлекал Восток. И романтика неба. Но на медкомиссии в Академии Жуковского Леониду сказали, что здоровьем летчика он не обладает. И тогда он за компанию с приятелем пошел поступать в Институт востоковедения. В 1952 году золотых и серебряных медалистов принимали без экзаменов. «На собеседовании я чуть не прокололся: я понятия не имел, что в Индии помимо хинди есть еще урду, бенгали и другие языки. Но мне повезло, это не заметили».
– Вам вообще по жизни везет? Какое было главное везение?
– То, что родился на этот свет.
– А то, что вас пригласили в разведку? Если бы остались дипломатом, то, может, дошли бы до уровня посла или даже замминистра. В разведке вы достигли вершины.
– Я вообще считаю, что в жизни очень немного моментов чистой удачи или чистой неудачи. Человек – это сумма обстоятельств, в которой он не самое главное из них. В разведку я поступил уже в сознательном возрасте, проработав четыре года от МИДа в Пакистане. Я переводил послам – Ивану Фадеевичу Шпедько (он владел фарси, но не знал английского), Михаилу Степановичу Капице, Алексею Ефремовичу Нестеренко. Это были замечательные люди, у которых можно было учиться. Когда мне поступило предложение перейти в разведку, я был очень взволнован и пошел к Ивану Фадеевичу за советом, хотя про себя уже решил, что пойду. Он сказал: «Это большая честь, соглашайтесь!»
– У разведчика хорошая память. Какое самое приятное воспоминание?
– Наверное, тот момент, когда я впервые добыл совершенно секретные документы. Я понял, что могу работать и у меня получается. Потом этот эпизод повторялся неоднократно, однако утратил остроту, но это первое ощущение удачно сделанного дела сохранилось до сих пор. Были и печальные эпизоды, когда кого-то из наших, к кому я имел отношение, разоблачали и даже сажали в тюрьму. Помню и противный момент. В 1993-м, когда я, уже в отставке, оказался в Лондоне, меня попытались завербовать англичане.