Последний бой
Шрифт:
Новый староста оказался, в принципе, не плохим человеком, ну если сравнивать с другими. Родом из саратовских крестьян, детство он провел работая в немецкой колонии, отчего отлично знал язык, что и спасло его, когда в их Дубровку, куда он попал в 29-ом по распределению после окончания техникума и служил бухгалтером в МТС[i], пришли оккупанты. Начальника МТС еще в июне забрали на фронт, потом туда же ушли практически все мужчины села. Справедливости ради Семен не прятался от призыва, просто хромой с детства, он был полностью не годен к воинской службе. Давным-давно, еще в батраках у Шмульке, сомлевшему от работы мальцу по невнимательности переехало телегой ногу. Ногу спасла старуха-знахарка, а вот хромота осталась на всю жизнь. Наверное, из-за нее, а может
Кулемин не сбежал на восток. Ответственный, он не смог бросить оставленное на него хозяйство. Трактора еще в июне забрали для нужд армии, а вот инвентарь остался на балансе. Он звонил по инстанциям, обрывая телефон, в надежде понять, что ему со всем этим делать. Но фронт стремительно подкатывался к их Дубровке, а все ответственные лица не менее стремительно улепетывали в эвакуацию. И не было им дела до сеялок и косилок в какой-то там МТС. Так и застали его немецкие мотоциклисты потерянно сидящим в управлении.
Безотказный и боязливый Кулемин чем-то приглянулся немецкому пехотному гауптману, который и стал таскать его повсюду в качестве переводчика. А когда гауптмана перебросили на фронт под Смоленск, он оставил Семена старостой в Архиповке, добавив в душу безобидного бухгалтера еще один уголек к тихо тлеющей ненависти к проклятым немцам. Он готов был провалиться от стыда под угрюмыми, настороженными взглядами архиповских баб и стариков. Злым криком Семен разогнал всех по дворам. И начал свою службу, приглядываясь к сельчанам. Когда пришел приказ оккупационных властей из Смоленска о создании в селе отряда вспомогательной полиции, Кулемин пошел с этим делом к братьям Уношиным Степану и Федору, по слухам недавно вернувшимся из лагеря. Только вот Семен точно знал, что они связаны с партизанами или подпольем. А иначе, зачем к двум сидельцам по ночам приходил бы второй секретарь Докшицкого райкома партии Буланов, который перед самой войной приезжал к ним в Дубровку? Чуть позже Уношины привели еще троих угрюмых никому ранее неизвестных в Архиповке мужиков, на самом деле являющимися оставленными в тылу у немцев для подпольной работы сотрудниками НКВД, благодаря чему Архиповский отдел вспомогательной полиции вместе со старостой полностью оказался на службе Родине. Так началась личная война незаметного, тихого бухгалтера с немцами.
Исполнительный Кулемин был на хорошем счету у новых властей. Там начальству сальца преподнесет, там самогоночки достанет. Колбаски опять же таки конфискованной. Зато односельчане тихо ненавидели пришлого старосту и презрительно плевали ему вслед с ненавистью глядя на важно вышагивающего по селу со своими прихлебателями представителя власти. Еще бы! Ведь это он проводил конфискации продовольствия, скотины, инструментов, через него доводились до населения приказы новых властей за неисполнение которых полагалось лишь одно наказание — смерть. И невдомек было архиповцам, сколько усилий прилагали эти люди, на какой риск шли, чтобы уберечь от угона в Германию их юных односельчан, обеспечить подполье и партизан чистыми оккупационными документами. А сколько евреев было спасено ячейкой Кулемина! Вывезено из Архиповки и близлежащих сел якобы в гетто, а на самом деле в лес.
В начале марта из Центрального штаба в Москве пришел приказ усилить рельсовую войну. Полетели под откос составы с солдатами и техникой. Немцам пришлось принимать экстренные меры для борьбы с партизанами. Так в Архиповке появился взвод отребья из 1-ой русской национальной бригады СС под командованием унтерштурмфюрера[ii] Чеботарева. «Дружина» — так они себя называли[iii]. Осенью 1942-го одна из рот бригады перешла на сторону партизан, и немцы, введя драконовские меры по обеспечению лояльности личного состава, при первой же возможности отправили дружинников на фронт. Сейчас, изрядно потрепанные Красной армией и озлобленные, они были отведены в тыл на усиление борьбы с партизанами и подпольем в Смоленской и Витебской областях.
У Кулемина и его ребят сразу не сложилось с чеботаревцами. Слишком по-хозяйски,
— Мариш, поснедаешь, беги домой, — Семен немного подумал и приказал, — Нет, в лес беги, скажешь выполним все, что надо, — девочке и правда, лучше было уходить в лес, видать затеивается что-то крупное, а там, как ни крути, безопасней. — Только аккуратно смотри, не попадись этим, — он с отвращением кивнул на улицу, откуда уже слышался пьяный хохот.
— А что надо, дядька Семен? — хитро посмотрела на него любопытная Маришка. «Красавица, — подумалось Кулемину, — Вырастет, погибель нам мужикам будет» На душе стало тоскливо-тоскливо. А что останется после него? Ни семьи, ни детей. Эх…
— Что надо, то будет, — строго отрезал он, а Маринка кисло скривилась. Вот зачем он так с ней, она же знает, что дядька Семен хороший, добрый, смелый. И холостой. Вырастет, замуж за него выйдет! Ну и что, что некрасивый, зато добрый. И не старый он вовсе. И вообще… Она и не заметила, как стала повторяться в своих наивных мечтаниях. Просто Кулемин ей очень нравился. Первая детская влюбленность во взрослого мужчину. Это пройдет. Наверное. Или нет? А Семен, погремев бутылями, поставил их в мешок, подумав, кинул туда же кусок ароматного копченого сала и, посмотрев на Маринку, словно прощаясь, тепло улыбнулся: — Все, дверь сама закроешь. Пошел я. И осторожно, — еще раз предостерег он ее.
Зашел по дороге к Уношиным. Костры жечь им, больше некому. А сам с тяжелыми предчувствиями направился к избе, где встал на постой Чеботарев. В нос шибануло кислой вонью рвоты, перегара, табака и немытых тел. Каратели звериным чутьем своим чувствовали приближение неотвратимого конца и заливали свой страх алкоголем, вымещая пожирающий душу ужас перед приближающейся Красной армией на местных. За столом сидели сам Чеботарев, его два отделенных: унтершарфюрер Стр я ука, огромный звероватый мужик откуда-то то ли из Латвии, то ли Литвы, шарфюрер Климович невзрачный худощавый с постоянно бегающими глазками садист и два рядовых эсэсмана из приближенных к начальству. Хотя нет, три. Третий, распластавшись в луже собственной рвоты, спал в углу. Остальные бандиты, выгнав оттуда местных полицаев, расположились в бывшей избе сельсовета. Там был такой же свинарник, если не хуже. Фу, и как им самим не противно в таком хлеву жить! Но службу каратели хоть кое-как, но все же несли. И посты на выезде из села были, и патруль из двух вояк слонялся по улице, меняясь каждые три часа, а с чердака сельсовета торчал ствол пулемета. Боялись твари партизан. Правда, делали все спустя рукава, с натугой через силу, плюнув на себя и свою пропащую жизнь.
— А, староста! — пьяно проревел Чеботарев и грязно выругался. — Сволочь ты краснопузая, а не староста! Чую, ждешь большаков, гнида! — он ткнул грязным пальцем с обломанным ногтем в Кулемина. Эсэсовец почему-то был твердо уверен в связи местного старосты с партизанми, — Не дождешься! — заорал он так, что спящий поднял измазанную вонючей жижей голову, что-то промычал и тут же снова уснул, с гулким стуком ударившись лбом о деревянный пол, — Мы тебя раньше шлепнем, — приговорил Чеботарев и, вдруг, почти трезво спросил, — Ну, чё приперся?