Последний бойскаут

Хайнс Говард

20

Лейтенант Джексон мрачно смотрел на грязную стену своего кабинета и курил одновременно две сигареты — он всегда так делал, когда бывало очень паршиво. А Джексону сейчас было паршиво, и поэтому его все раздражало: и участок, и сигареты, которые поочередно вываливались из пальцев и приходилось их подбирать, а особенно одуревшие от жары мухи, которые, жужжа, вяло летали по комнате и садились на руки и вспотевший лоб Джексона, щекоча его липкими лапками.

Наконец лейтенант не выдержал. Он швырнул в корзину для бумаг недокуренные сигареты, сложил пополам газету и принялся лупить мух. Они во множестве сидели на стенах, и вскоре кабинет Джексона, помимо грязи, украсился черно-красными кляксами из убитых мух: удар Джексона был сильным. Оставшиеся в живых носились под потолком, и достать их не было никакой возможности.

Лейтенант отбросил в угол перепачканную газету и снова уселся в кожаное черное кресло. Сорвать зло на насекомых не получилось — наоборот, тоска и злоба одолели Джексона еще сильнее. Он достал сигареты и увидел, что закурить две не получится: в пачке оставалась только одна. Он зажег одну и бросил пачку в угол, стараясь, чтобы она легла на сложенную газету. Но не попал.

— Да что же за день такой сволочной! — почти простонал лейтенант, ударяя кулаком по столу. Стоявший на столе стаканчик с ручками и карандашами опрокинулся, и его содержимое с радостным треском покатилось по полу.

Лейтенант Джексон вздохнул и устало прикрыл глаза.

День действительно был сволочной. Он был еще жарче предыдущего, и рубашка Джексона промокла насквозь — значит, опять останутся желтые пятна на спине и под мышками, и придется выбрасывать почти новую рубашку. Он взмок так еще и потому, что по дороге в участок попал в автомобильную пробку и почти два часа еле-еле двигался по раскаленной дороге, стиснутый спереди, сзади и с боков другими машинами. Его страшно раздражала молодая парочка справа, в кремовом «бьюике», которому старый серый «форд» Джексона в подметки не годился. Они совершенно не переживали, что попали в пробку, наоборот, веселились вовсю, доставали из сумки-холодильника банки с пивом — было видно, как они запотели от холода, — смеялись, что-то ели и в конце концов включили музыку на полную громкость. Джексон кричал им, чтобы они убавили звук, — но эти чертовы юнцы только показывали на свои уши — мол, ничего не слышно, и хохотали. А потом они закрыли стекло какой-то коробкой и, видимо, занялись любовью — и охота им, сволочам, в такую парилку!

В довершение всего вчера зацвели липы — у лейтенанта была аллергия на липовый цвет, и никакие таблетки не помогали. У него зверски раздулись обе губы, и поэтому он сегодня не брился — страшно было смотреть в зеркало на свою полунегритянскую физиономию.

Джексон осторожно потрогал губы пальцем: нет, они и не думали приходить в надлежащее состоянии. Сигарету приходится чуть ли не в горло запихивать, чтобы ощутить хоть какой-то вкус. Жди теперь, пока эти проклятые липы отцветут!

Он попытался сплюнуть, но даже это не получилось у лейтенанта Джексона. Плевок, вместо того чтобы описать эффектную дугу и приземлиться на пол, вяло плюхнулся на выглаженные брюки Джексона.

«Если бы у меня сейчас была возможность кого-нибудь убить, я не стал бы в него стрелять. Я бы его медленно, с наслаждением удавил», — тупо подумал он.

Но никто не горел желанием быть удавленным потными руками Джексона. В участке не было почти никого: ребята разошлись по домам.

«Гады. Это они только языками молоть горазды — «дела, дела», а на самом деле сидят где-нибудь и прохлаждаются. С девочками болтают, пиво посасывают. А потом вернутся и состроят печальную морду: весь день следил, но ничего подозрительного не заметил. Завтра опять пойду. Иди, сынок, следи, сынок. А козел сынок скок в любимый бар и засел до вечера, зараза. И ладно бы один картину портил, так нет же: пол-участка таких обормотов, если не все. Вот из-за таких разгильдяев нас и обходят всякие частные сыскари, вроде Ханбека.»

При мысли о Джо Ханбеке лейтенанта Джексона передернуло. Сидел тогда, когда эту мулаточку шлепнули, рожу скорчил — Гай Юлий Цезарь, не меньше. Наверняка крепко он замешан в этом деле; тогда ему, суке, удалось отвертеться, а жаль. Если б мужики работали получше, сейчас бы уже было ясно, кто ту девчонку убрал и зачем ему это понадобилось. Но в тот раз он, Джексон, даже не мог ничего сказать Ханбеку, а тот смотрел так, будто все кругом — дерьмо, а он — клубника со сливками. Денег небось загребает уйму, а ведь в отставку-то не по своей воле ушел. Вид делал, собака, что по своей, — а неправда. Пил запоем, жену тиранил, где уж тут о работе думать — занят был очень. А теперь, видите ли, — «частный сыщик Джозеф Ханбек, прошу любить и жаловать!» Любят его вряд ли, его никто не любит, а вот жалуют, видать, по полной.

Джексон пошлепал раздутыми губами и принялся рисовать на листе бумаги уродливых человечков с кривыми ножками и бесформенными туловищами.

«Почему хорошим людям, знающим и любящим свое дело, никогда не везет, а таким… таким, как Ханбек, словно все с неба сыплется», — подумал он и пририсовал к первому человечку плаху и палача с топором.

Что помешало ему, Рону Джексону, оказаться тогда, в день приезда президента, на месте Ханбека? Он тоже заметил бы террориста, он спас бы президента, и уж, наверное, лучше сумел бы распорядиться своей славой, чем этот болван.

Только Большой Босс, пожалуй, и выжил, оказавшись рядом с Ханбеком. Остальным везло меньше — где только не появляется этот ублюдок, и везде после него находят трупы. Вот совсем недавно убили мулаточку из стриптиз-бара, и теперь — Майк Меджус. Взорвался в собственной машине. Меджус заезжал к нему, чтобы привезти координаты той мулатки. Привез бедняга адрес, сел в свою таратайку — и привет. Бомба. Откуда взялась бомба на Тримбл-стрит, район тихий, отродясь в нем таких случаев не было. Нет, явно это как-то связано с Ханбеком, от частных сыщиков добра не жди. Вот и Майк — подался в частники, и в результате плохо кончил.

Второго человечка Джексон окружил ломаными линиями, по его мнению, изображавшими взрыв. Немного подумал и добавил к рисунку квадратик на колесах — машину.

Он привстал было, чтобы открыть окно, но передумал: лучше уж сидеть в духоте, чем впускать новых мух.

«Мрут люди, как мухи», — подумал Джексон и решил куда-нибудь записать эту мысль — вдруг пригодится.

Значит, старина Майк привез Джо координаты девицы. Сначала умирает он, потом — девица. Сначала — он, потом — девица.

Мысли лейтенанта окончательно запутались, и он принялся украшать третьего уродца петлей.

Открылась дверь, и в кабинет вошел Бенджамин Роджерс — тоже лейтенант, работавший вместе с Джексоном. У Бена было усталое и потное лицо, но глаза его смотрели живо и хитро.

— Одуреваешь, старик? — Бен хлопнул Джексона по плечу.

— На себя посмотри, — вяло отмахнулся Джексон, машинально рисуя еще одного человечка.

— То-то и оно, что одуреваешь, — засмеялся Бенджамин. — Я тебе точно скажу, дружище, что Пикассо из тебя вряд ли получится. А уж о Рафаэле или Леонардо да Винчи и говорить не стоит.