Последний часовой
Шрифт:
Повисла пауза. Бенкендорф хотел сказать, что, может, стоило бы приглядеться к людям, среди которых живешь, прежде чем пытаться их осчастливить. Но арестант снова заговорил:
– Перед судом потомства император будет стоять не один. А в вашем окружении. Вы его создали! Приняли в объятья, закрылись им от всего света. Вы пойдете с ним путем произвола и дойдете до бесправия, до бессилия, до бесславия. Иди он с нами, мы повели бы его к торжеству Закона…
«…до ближайшего угла и там зарезали!»
Минуту оба молчали.
– Зря готовите оправдательное слово, – хмуро бросил следователь. – В России нет открытых процессов.
– Вы лишаете нас всего, – прошептал подполковник. – Даже воздуха. И сами задохнетесь.
Глава 3
Верный пес
Князь Петр Михайлович Волконский остановился в Белом зале Зимнего дворца, выходившем окнами на Неву. Радостный вид освободившейся ото льда реки никак не гармонировал с его настроением. Ясное небо – ярко-голубое над Петропавловкой и лазоревое у горизонта – слабая, холодноватая дымка над водой и множество лодок, галер, барок с пестрыми парусами. Город жил так, как если бы ничего не случилось. Государь, владевший им четверть века, не умер. А зимнее смертоубийство на улицах не оставило по себе следа.
В каком-то смысле это действительно было так. Sic transit gloria mundi. Князь поморщился. Вместе с Александром ушло и его время. Друг детства, исполнитель поручений, виновник неудач… Им пожертвовали ради Аракчеева. Где теперь Аракчеев? И где сам царь?
Волконский чувствовал себя запоздавшим путником. Все изменилось вокруг. Эта зала, ее раньше считали государевой, и здесь, по желанию нового императора, должно было стоять для прощания тело покойного брата. Но архиепископ Филарет воспротивился, заявив, что останки, отпетые на месте смерти, не могут перемещаться куда-либо, кроме храма, в котором будут захоронены. Так и поступили. Почившего везли с одной святой земли на другую: из Александровского монастыря в Таганроге – через Харьков, Белгород, Курск, Орел, Тулу – в Архангельский собор Московского Кремля, а потом в Казанский собор Петербурга, откуда по прошествии семи дней – в главный храм Петропавловской крепости.
Нельзя сказать, чтобы шествие было спокойным. Сохранность тела оставляла желать лучшего. Наши дороги совсем не подходили для перемещения августейших покойников. Бренную оболочку Ангела растрясло на ухабах. По пути пять раз состоялись секретные осмотры останков. Лейб-медик Виллие готовился растерзать Волконского:
– Великий Боже! Что за гроб! Никуда не годится! Я опасаюсь, как бы свинец не раздавил голову!
Князь отмалчивался. Легко выставлять счет тому, кто единственный делал дело!
– За две тысячи верст от столицы, в углу империи, у меня, конечно, множество способов достать и кисти, и свинец и потребные вам для бальзамирования вещества! Умоляю, доктор, не вводите во грех. Я тринадцатый день без сна!
По дороге носились ужасные слухи. Говорили, что государь либо удушен, либо гроб пустой, либо везут куклу. Тульские оружейники решили скрытно напасть на траурный кортеж и удостовериться в своих сомнениях. Пришлось усилить охрану за счет 3-й Гренадерской дивизии генерал-адъютанта Храповицкого, которому молодой император велел реагировать на самую тень подозрений и беспощадно пресекать всякие попытки приблизиться к останкам.
В Первопрестольной дела обстояли еще хуже. Здесь ждали больших смут и грабительств. В народе коренилось убеждение, что государь умер не своей смертью, а потому следовало вскрыть гроб и убедиться самолично. Таково было мнение толпы, хотя, расходясь по домам, благонамеренные обыватели, каждый в своем углу, боялись мятежа. Все прошло тихо. То ли правительство понагнало войск. То ли разговоров было больше, чем желания. То ли Бог на этот раз помиловал Николая, и без того доведенного смертью брата до крайности.
Хорошо еще, что вдовствующая императрица не увидела тела. Одной заботой меньше! С дороги доносили: останки портятся и источают зловоние. Но Мария Федоровна непременно хотела попрощаться с сыном при открытом гробе. Ее уверяли, будто бедный Ангел только слегка потемнел лицом. Николай отважился лично взглянуть.
– Вам его лучше не видеть, – отрезал он.
Никс и не надеялся поколебать решимость maman. Но вдовствующая императрица сдалась. События последнего времени совершенно подорвали ее силы. Она заплакала и попросила только:
– Приподнимите крышку. Я хочу поцеловать руку моего мальчика.
И этого было достаточно для обморока. Однако Мария Федоровна выдержала. Облобызав распухшую почерневшую длань, она поднялась с колен и, насколько смогла, внятно произнесла:
– Да, это мой любимый сын Александр.
Никто не требовал от нее таких слов. Запав в душу, они породили еще больше толков.
Но теперь уже все. Все. Князь Волконский глянул на себя в зеркало и машинально поправил волосы надо лбом. Довезли Александра. Довезли и бедную Елизавету. И то, о чем она просила его незадолго до смерти…
Теперь он свободен. Петр Михайлович с легким смешком огляделся по сторонам. Зал не был пуст. Мимо него, не кланяясь, проходили придворные. Некоторые лишь слегка кивали. Когда такое бывало? Грозного Петрохана знали все. Теперь он сдулся, как бы сказал Закревский. Александр еще мог вернуть ему милость. Недаром взял с собой в путешествие. Но сейчас, когда прежний государь умер, следовало искать расположения новых любимцев – Орлова, Бенкендорфа, Чернышева, Дибича… Придворные пока не знали всех, боялись ошибаться, сделать неверный шаг. Однако то, что Волконский – мертвый пес, очевидно и младенцу.
– Ваша светлость! – За спиной у князя стоял флигель-адъютант императора Владимир Адлерберг. – Его величество зовет.
Волконский поспешил в кабинет государя.
Тот сидел за столом весь красный, вспотевший и с увлажненными глазами. Перед ним на зеленом сукне стоял железный ларец. Крышка была откинута. Справа валялся гнутый гвоздь. Уличные замашки царя забавляли. Гость попытался представить Ангела, взламывающего замок. Не получилось. Николай дул на пальцы.
– Повторите мне слова покойной государыни, – попросил он.