Последний часовой
Шрифт:
– Говорите всю правду. Не бойтесь меня оскорбить. Я теперь не такое слышу.
Сказал как отрезал. Прямой приказ.
Шервуд кивнул. Начал не без запинки, но потом справился с волнением. Что ему терять?
– Его величество покойный государь принял меня в Каменноостровском дворце и выслушал очень внимательно. Я в подробностях изложил ему, что знал о заговоре. Сие все в моих рапортах. А вот чего там нет. Государь меня спросил: не замешан ли кто из лиц поважнее? Я отвечал, что не знаю, но некоторые приказы кажутся мне очень странными. Людям дают ружья и не дают хлеба.
Он: «Как так?»
Я испугался. Унтер-офицер. Прибыл через графа Аракчеева, который не сильно тем доволен. Что со мной будет? Но все же сказал: «Крестьяне должны кормить свое семейство, постояльцев, резервистов с кантонистами и так заняты постройками, что летом не имеют трех дней для работы на полях. Были случаи голодных смертей. Таких ошибок государственные люди без умысла не делают».
Николай потер переносицу. Да, не делают. Стало быть, рассчитывали взбунтовать и поселения.
– 27 июля мне велено было возвращаться в Грузино, – продолжал Шервуд, – а оттуда в линии и наблюдать за действиями злодеев. Граф Аракчеев принял меня как нельзя лучше, всякий день я завтракал вместе с Настасьей Федоровной Минкиной, что считалось большой честью. Почти за два месяца я составил список членов тайного общества и, как было условлено, 20 сентября отправил отчет графу. Однако фельдъегерь за мной не прибыл. Только через десять дней, находясь в городе Карачеве под Орлом, я узнал, что крестьяне зарезали Настасью Федоровну, чему и удивляться не след, зная об ее тиранствах. Мне сказали, что граф как помешанный и писем не читает. Не могу знать, почему такой человек пренебрег опасностью жизни государя. Эти десять дней разницы стали роковыми.
Николай сдержанно усмехнулся. Много званых… Шервуд не один считал: прислушайся к нему, мятежа бы не случилось. Александр имел списки. Но медлил, медлил… Однако не о нем речь. Об Аракчееве.
– Вы англичанин?
– Да, ваше величество. Родился в Кенте, двух лет прибыл с отцом в Россию. Он механик и первым основал тут суконные фабрики с машинами.
– Как случилось, что вы узнали о заговоре?
Шервуд сморгнул. Было видно, что этот вопрос ему задают уже в сотый раз, и отвечать наскучило. Но что поделаешь?
– В 1819-м я поступил в 3-й Украинский уланский полк рядовым из вольноопределяющихся. Вскоре стал унтер-офицером. Мне было дано хорошее воспитание и знание языков, поэтому офицеры приняли меня радушно. Я часто ездил с поручениями от полкового командира в Киев, Одессу, на Волынь, в Подольскую губернию. От природы я очень наблюдателен и запоминаю, как и о чем говорят. В 1822-м и особенно 1823-м годах мне все казалось, что окружающие ждут какой-то важной перемены. Раз между поручиком Новиковым и адъютантом графа Витгенштейна князем Барятинским чуть дело не дошло до дуэли, потому что Новиков изругал облившего его вином лакея. Барятинский тогда сказал: «Недолго вам глумиться над равными».
В Одессе в доме таможенного начальника Плахова собравшиеся офицеры, выпив, так вольно говорили о царе и о каком-то будущем блаженстве для России, что трудно было не соотнести их пыл с восстанием в Испании.
Случилось мне быть в Ахтырке с поручением к графу Булгари. Я пришел рано поутру, мне сказали, что хозяин спит. Я сел в смежной комнате и попросил кофе. Дверь была приоткрыта. У графа ночевал его приятель поручик Арзамасского конно-егерского полка Вадковский. Я увидел этого человека через дверь и удивился его львиной наружности, широкому носу и всклокоченным волосам. Булгари его спросил:
«Ну и что по-твоему лучшее для России?»
«Конституция».
«Конституция для медведей?» – Граф захохотал.
«А вот послушай». – Тут Вадковский стал, как по писаному, излагать конституцию.
Булгари зевнул и сказал ему:
«Полно. Все это сказки. У нас династия велика. Куда их всех девать?»
У Вадковского глаза заблестели.
«Как куда девать? Перерезать».
Покойный государь много помогал моему отцу с устройством фабрики, и мне стало страшно. Тут принесли кофе, и я попросил доложить о своем прибытии.
Меня позвали в комнату и представили Вадковскому. Услышав, что я из поселений, он обрадовался.
«Ну и как у вас?»
«Плохо, – сказал я. – У крестьян еды нет».
«А офицеры?»
«Им лучше. Но тоже недовольны. Граф Аракчеев шутить не любит».
Вадковский даже стал потирать руки. Булгари вызвали, и мы с поручиком остались наедине.
«Я вверяю вам важную тайну, – сказал он, подойдя ко мне. – Вы должны быть в нашем обществе».
Шервуд замолчал. Молодой император внимательно смотрел ему в лицо. Интересная история. Много говорящая о серьезности мятежников. Вот так, запросто, открыться проезжему унтер-офицеру!
– Они полагались на ваши связи в поселениях?
– Без сомнения. И на то, что я еще не произведен в офицеры, а потому должен быть недоволен.
Император хмыкнул. Прозрачный намек.
– Ступайте. Чин от вас не уйдет.
Глава 4
Отшельник
Добиться от императора разрешения на поездку в Дубровицы к сумасшедшему Мамонову, как и предполагал Бенкендорф, оказалось нелегко. Но в конце концов Никс согласился.
– Будьте осторожны.
Что могло угрожать генерал-адъютанту под Подольском, в имении безумного, но все же не бросавшегося на прохожих с ножом приятеля? Бог весть.
– Я привыкаю близко работать с определенными людьми, – пояснил император. – Мне будет без вас неуютно.
Бенкендорф не вполне понимал корни царской привязанности, но обнаруживал в себе ответное, тоскливое и голодное чувство – он хотел служить этому человеку. Больше того – любить его всем сердцем, как любят давно потерянного и вдруг обретенного… у него язык бы не повернулся сказать: отца.
Деревянный настил под колесами кибитки вставал горбылем, как волны на море. Ямщик подрядился за сто двадцать рублей доставить генерал-адъютанта до Подольска в четверо суток. Но не побожился бы, что живым.
– Ты, эта, барин, голову береги. – Хмурый возница похлопывал руками.
Лизавета Андревна набила полный короб еды. Муж улегся в возок, не успев выбросить из-под спины заботливо сунутую подушку, запахнул ноги медвежьей полостью и… понеслась душа в рай. Какие мысли? Сердце бы не вытрясти!