Последний часовой
Шрифт:
Шарлотта терялась в догадках. Ни с кем не могла посоветоваться и чувствовала себя очень глупой. Самой ничего не приходило на ум, а спросить мнения других в столь щекотливом деле… нет, она никогда не решится. Беспомощность угнетала молодую женщину. Между тем сердце подсказывало, что за этой историей таится нечто темное, быть может – угрожающее ее собственной семье.
Утром во вторник она устроилась в Китайском садике за Банным корпусом. Стояла жара, и Никс предложил перебраться из Большого дворца в Монплезир. Что до Александры, то ей всегда нравилось уединение, помпезные постройки угнетали, а здесь бриз с моря, тишина и есть где разместиться – весь Западный флигель, покои Екатерины и Александра, к их услугам.
Муж то уезжал в столицу, то возвращался. Сегодня он работал в кабинете за Гостевой галереей, и те, кто ждал его приглашения, чинно прогуливались по балюстраде мимо стеклянных дверей дворца, выходивших на залив. Из садика Александра заметила богатырскую фигуру Алексея Федоровича Орлова, прятавшегося от зноя под раскидистым, еще петровским дубом.
Шарлотте не хотелось покидать сень увитых плющом лип у фонтана-раковины, но она встала, миновала белый деревянный мостик и заросли папоротников на серых камнях вокруг водомета. Залив дышал мерно, как большое спящее животное. Над горизонтом копились облака, и можно было надеяться на дождь во второй половине дня.
– Хорошо, если умоет мой цветник, – сказала молодая императрица.
Орлов вздрогнул: она подошла сзади и, при балетном умении ступать неслышно, захватила его врасплох.
– Алексей Федорович, я бы хотела с вами поговорить.
Генерал склонился, Александра подала ему руку для поцелуя.
– Вы помните, я всегда поддерживала вас после рокового дня, когда Мишель… И вот теперь мне нужна помощь в деликатном деле, касающемся моей родни.
Алексей весь обратился в слух. По его лицу молодая императрица видела, что он колеблется. Какие деликатные дела могут быть у ее величества отдельно от его величества?
– Всего один вопрос. – Поборов робость, Александра Федоровна взяла генерала под руку. – Ведь вы командуете бригадой, куда входит Кавалергардский полк? Нельзя ли уточнить, отчего умер в январе 1807 года штабс-капитан Охотников?
Лицо Орлова разгладилось. Он-то думал!
– Это совсем просто, ваше величество. Алексей Яковлевич был моим сослуживцем. Он страдал грудью. Чахотка. Даже просился в отставку. Но сами поймите, какая отставка в тот момент? Ждали новых, так сказать, приключений с Бонапартом.
– Вы уверены, что чахотка? – уточнила императрица, внимательно заглядывая в глаза собеседнику.
Тот смутился.
– Ну если по чести, то он чах от любви. Неразделенной. И которая ни при каких обстоятельствах не могла быть разделена. – Генерал возвел очи горе, указывая на высокий предмет страсти. – И зачах. Натурально.
– Вы уверены? – повторила Александра.
Орлов был удивлен ее настойчивостью. Обычно супруга государя проявляла кротость и покладистость.
– Что вас смущает? – прямо спросил он. – Да, были нелепые слухи, будто Алексиса ударили у театра кинжалом. Но неужели ваше величество на секунду допускает мысль, что полковой врач в период постоянных кампаний не вылечил бы колотую рану? А пуще того – что в центре города могло произойти нападение на гвардейского офицера, и этот случай оставили бы без расследования? – Орлов вытащил платок и протер им лоб. – Как бы вам объяснить? Ведь это не пьяница в сугробе замерз. Капитан кавалергардов. Здоровенный скандал!
– А если бы дело не позволили расследовать?
– Уф! – Алексей Федорович не знал, что и сказать. – Такое невозможно скрыть. Правительство обвинили бы в произволе. Знаете, тогда мы были очень молоды… Горячие головы… Словом, товарищи не оставили бы без последствий…
Генералу казалось, что он сказал все, но Александра, видимо, так не считала.
– Вы убеждены, что несчастный умер от чахотки?
– Я убежден, что Алексис болел грудью, – поправил Орлов. – Простите за подробность, но он на моих глазах выхаркивал легкие после пустяковой манежной экзерциции. А вот отчего человек умер, знает только тот, кто его лечил.
В этот момент стеклянная дверь из галереи отворилась, и флигель-адъютант государя Адлерберг любезно пригласил Алексея Федоровича войти.
«Вот сейчас как расскажет мужу о моей несносной докучливости!» – укорила себя императрица. Она пошла обратно в Китайский сад, подобрала со скамейки оставленные пяльцы и в задумчивости посмотрела на залив. Ей казалось, что Алексей Федорович мог бы проявить больше откровенности. Он каждый день обедает с ними в узком семейном кругу, так хочет Никс. И он человек близкий. Неужели друзья есть только у мужчин? Тем паче у государей? Шарлотте сделалось обидно, и она дала себе слово больше не пускаться в опасные разговоры ни с кем из усатой братии.
– Ваше величество, я вернулся, – раздался над ее ухом густой бас. – Государя срочнейшим образом отвлек Нессельроде со своими иностранными делами. Пожар у них, что ли? Просили полчаса…
Александра подавила улыбку.
– Значит, вы готовы отвечать?
– Терзайте.
Молодая дама рассмеялась.
– Я не коршун. Но все же. Скажите правду, неужели никто из товарищей не знал об увлечении Охотникова?
– Все знали, – чистосердечно отозвался генерал. – Да что тут нового? Почитай, половина петербургской молодежи ходила без ума от императрицы! Разве это запрещено? Целый культ: «Виват Елисавет!!!» Она единственная из царской семьи нашла в себе силы радоваться смерти Павла: «Я дышу одной грудью со всей Россией!» Такого не забывают. А какой Элиза слыла красавицей! Нет, поверьте, если бы бедная наша Психея захотела, она бы нашла множество пылких гвардейских сердец.
Александра была обескуражена таким признанием.
– Вот как?
– Масонские ложи ее имени. Ну, скажем, «Елизавета к добродетели». Компании молодых офицеров, расхаживавшие по паркам и возжигавшие фейерверки с буквами «Е. А.» Стихи шалопаев, роде Пушкина: «Я пел на троне добродетель, с ее приветною красой!» Как вы думаете, долго наш Ангел мог это терпеть? И как мужчина. И как государь.
Шарлотта прижала пальцы к щекам. «Никогда, никогда, никогда не буду выступать из-за спины Никса. Семья дороже».
– Разве Екатерина Великая не царствовала, переступив через голову супруга? – продолжал Алексей Федорович. – Моей-то фамилии грешно жаловаться, а вот августейшему дому есть о чем подумать. Когда опасения возбуждены, уже никакая уступчивость не утолит подозрений.
– О, да! – воскликнула императрица, услышав в словах генерала нечто совпавшее с ее собственным мнением. – Наш дорогой Ангел был очень подозрителен. Мне казалось, это от глухоты!
«Бедная девочка, – подумал Орлов. – Такая глупенькая и такая милая! Дай Бог, чтобы она не приобрела ни талантов, ни амбиций. Тогда их счастье с государем будет длиться вечно».