Последний демиург

Хабарова Леока

Мы все должны верить…

Она прочла всё до последней буквы. Роман обрывался на том самом месте, когда князь Ладимир отправился в Лантию, чтобы вручить гордячке-Арабелле платье избранницы. То самое розовое платье…

Здесь нет ни слова про меня! – удивилась Вереск, снова и снова перечитывая последний абзац. – Ни слова. Но как же… Почему?

«Ты существуешь, хотя не должна», – вспомнились слова Безликой.

Он не успел, – поняла вдруг Вереск. – Ладимир попросту не успел закончить

историю, поэтому в ней нет меня. Но тогда, получается, что…

Осознание пришло внезапно. Прошило насквозь, точно разряд тока. Обрывки воспоминаний и образов сложились в единую картину. Сомнений не осталось. Как не осталось и страха.

– Я должна жить, – сказала она вслух и крепко сжала кулаки. – Должна жить ради него!

Из нагрудного кармана спящей медсестры торчала ручка. Самая обычная шариковая ручка, но Вереск прикоснулась к ней, как к священной реликвии. Теперь она знала, что делать. Знала наверняка. У неё осталось полчаса до рассвета и полупустая страница недописанной книги…

Последняя страница последней книги последнего демиурга.

Глава тридцать девятая

Серый город тонул в предрассветном тумане. Всё вокруг казалось призрачным, нереальным, словно лишённый красок сон. Вереск брела по пустынной улице, обхватив себя за плечи. Я сделала всё, что могла, - твердила она себе. – Всё, что было в моих силах… Ладимир в безопасности, а это – самое главное. Забвение не придёт к нему, нет. У хитрой твари совсем другая цель.

Мучительно хотелось встретить кого-нибудь. Хоть одну живую душу. Увидеть лица, услышать голоса… Смех, или ругань – не важно. Но город спал, и только окна хмурых высоток равнодушно взирали на Вереск. Она вздохнула.

Осталось совсем мало времени. Совсем мало.

Ноги сами привели её к набережной. Туман здесь был гуще. Седой и холодный, он стелился над брусчаткой и плыл по воде рваными клубами. Вереск помнила это место другим. Тогда здесь играла музыка, и людей было столько, что не протолкнёшься. Пахло сиренью и сахарной ватой, а дети несли в руках воздушные шары. В тот далёкий день всё дышало счастьем, а теперь…

– Тоскуешь о былом? – Безликая возникла из ниоткуда. На этот раз она приняла вид огромного, с человека ростом, ворона.

Вереск посмотрела на неё так, как кассиры в гипермаркетах смотрят на очередного покупателя в час пик, и подошла к кованой ограде. Ладони легли на мокрый от дождя парапет. Холодно. Интересно, там внизу так же холодно, или ещё холоднее?

– Холоднее там, будь уверена, - тут же отозвалась Безликая и нахохлилась. – Градуса два, не больше. Но… тебе ли привыкать.
– Жуткая тварь подошла ближе.
– Ты, как я погляжу, приняла решение?

– Ты не оставила мне выбора, верно? – равнодушно отозвалась Вереск, слушая как далеко внизу плещутся волны.

– Верно.

– Какой, однако, тонкий расчёт.

–

Благодарю покорно за щедрый комплимент.
– Птичья лапа шаркнула по мостовой.

– Твоя цель – я, а не он.
– Усталость опустилась на плечи тяжёлым плащом.
– Впрочем, как и всегда.

– Как и всегда, - эхом повторило Забвение.
– Как и всегда... Всё вспомнила?

– Почти.
– Вереск вскинула голову, пытаясь разглядеть горизонт, но непроглядная пелена окутала мир сизым саваном.
– Какой это раз?

– Не всё ли равно?

Вереск повернулась и глянула на Безликую так, что слова не потребовались. Гигантская чёрная птица тут же рассыпалась на сотню обычных воронов, которые взмыли в небо с громким карканьем. На набережной осталась фигура в пепельно-сером балахоне с глубоким капюшоном и длинными, до земли, рукавами. Вереск знала, что под одеянием нет ни лица, ни тела. Только пустота...

– Третий.
– Теперь Забвение говорило мужским голосом. Густым глубоким басом, похожим на гудок парохода.
– Но на этот раз всё кончено.

– Всё кончено, - чуть слышно прошептала Вереск, думая о синих строчках на белом листе.
– Всё кончено...

– Твоя гибель для него страшнее собственной.
– Фигура стала выше и шире в плечах.
– Для демиурга лишиться музы - всё равно, что ангелу потерять крылья.

– Но он будет жить.

– Жить - да, - кивнуло Забвение, продолжая расти.
– Но творить - никогда. Его новое детище, которое ты носишь под сердцем, погибнет вместе с тобой.

– И навсегда угаснет пламя...
– строчки сами собой сорвались с губ.
– И навсегда утерян путь... Он забудет меня?

– Разумеется.

Вереск сглотнула подступивший к горлу ком.

Разумеется...

Он забудет меня, а я - его...
– Она втянула в себя промозглый воздух и шумно выдохнула.

Пора.

Поднялся ветер. Волосы разметались, а подол платья щёлкал, как парус. Призрачное солнце казалось размытым бликом за плотной завесой туч. Набережную заполнили тени. Безликие и беззвучные, они плыли по мостовой, растягиваясь до исполинских размеров. Росло и Забвение. Вереск чувствовала его голод. Такой неутолимый и острый, что кровь стыла в жилах.

Я не боюсь, - одернула она себя и закусила губу.
– Не боюсь. Бояться бессмысленно: я сделала всё, что могла, и теперь остаётся только надеяться.

Мы все должны верить...

Вереск сжала волю в кулак и поставила ногу на кованую завитушку.

Всё получится.

Синие строчки на белом листе... Её гарантия. Её надежда. Последний и единственный шанс.

Всё получится. Я должна жить. Жить, ради него.

Руки, вцепившиеся в парапет, дрожали. Пальцы побелели.