Последний день рождения
Шрифт:
– Что ты хочешь этим сказать?
– холодно спросила Ольга.
– Пойдёмте в комнату, к столу, - прервал их Александр, - а то вся моя стряпня остынет...
За столом выпили сначала, как полагается, за здоровье именинника, затем принялись говорить кто о чём. Антон сидел скучный, ему было неинтересно слушать взрослые разговоры, и Александру подумалось, что хорошо иметь большую семью, где много детей, которым весело в своём детском обществе. В конце концов, Антон отпросился назад в комнату, где рисовал, и опять взялся за картинки; Александр нахмурился, налил себе полную рюмку коньяку и сказал:
– Давайте выпьем за Аню. Она любила семейные праздники, любила, когда собираются все вместе, - сейчас она бы порадовалась за нас.
–
– спросила Ольга.
– Года не исполнилось? Жалко её, она была бы отличной бабушкой.
– Жалко маму, - вздохнула Настя.
– А ты бы ей понравился, - повернулась она к Гоше, - я уверена.
– Почему он ей понравился бы?
– возразила Ольга.
– С чего ты это взяла?
– А я всем нравлюсь, - ответил Гоша с таким простодушным выражением лица, что нельзя было не рассмеяться.
– За Аню!
– повторил Александр и выпил свою рюмку до дна.
– Бедная Аня, мало она пожила, - пригорюнилась тётя Аделаида.
– Хорошая у тебя была жена, Николай.
Он ничего не ответил.
– А чем вы занимаетесь, Гоша?
– спросила Ольга.
– Где вы работаете, можно узнать?
– Когда как, - пожал плечами Гоша.
– Сейчас, например, составляю генеалогическое дерево для одного чудака. Только, боюсь, он будет недоволен: ему хотелось бы, чтобы у него в роду были князья и графы, а их нет как нет, всё люди самые обычные, с ничем не примечательной жизнью. А он привык считать себя исключительной личностью, эдаким сверхчеловеком, и предки у него должны быть соответствующие.
– Что это за работа!
– с презрением заметила Ольга.
– Вот у меня Борис уже десять лет работает в солидной организации, недавно его назначили начальником отдела, зарплату повысили; летом поедем отдыхать на Гоа. Да, Боря?
Борис молча кивнул.
– Был ученый, который исследовал жизнь австралийских аборигенов, - сказал Гоша.
– Оказывается, они не больше четырех-пяти часов в день заняты добычей пропитания и всякими хозяйственными хлопотами, а остальное время отдыхают, развлекаются или просто созерцают мир. У них нет ни зависти, ни вражды, ни войн, - они счастливы.
– Вы хотите, чтобы мы жили как первобытные люди?
– с сарказмом спросила Ольга.
– Назад в пещеру?
– Он же не об этом говорит!
– возмутилась Настя.
– Не притворяйся, что не понимаешь.
– Так разъясни, если такая умная, - сказала Ольга.
– Правда, образование так и не получила, зато умнее всех нас.
Настя покраснела и хотела что-то ответить, но тут вмешался Александр:
– Как я понял, Гоша хотел сказать, что при восхождении от низшей организации общества к высшей люди потеряли что-то очень важное. В результате современная цивилизация, которая должна была бы сделать человека счастливым, превратила его в несчастного невротика. Идея не новая, но никем до сих пор не опровергнутая. Куда подевался оптимизм, которые помог человечеству выжить в самые тяжелые периоды существования? Хорошее теперь случается в нашей жизни только для того, чтобы потом больнее чувствовалось плохое. Только для этого и ни для чего другого. Хорошее - это передовой отряд плохого, прокладывающий ему дорогу.
– Папа, что ты говоришь!
– всплеснула руками Настя.
– Уж ты был у нас таким оптимистом!
– Был, - коротко ответил Александр.
***
Наступила неловкая пауза.
– А его понимаю, - внезапно сказала тётя Аделаида.
– Помните, у Лермонтова:
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя...
– Я никогда не отчаиваюсь, отчаяние - большой грех, - говорила далее тётушка, очень довольная, что всё внимание обращено на неё.
– Наш батюшка в церкви любит повторять заповедь святого Бенедикта: "Никогда не отчаивайтесь в милосердии Божием". Когда мне плохо, я вспоминаю эти слова, и мне становится легче.
– У нас Антон крещённый, - сказала Ольга, - а нас папа не крестил. Я крестилась только недавно, вот крестик, - показала она.
– Я тоже не крещённый, - сообщил Гоша, - наша семья была не в ладах с Господом. Как-то я спросил отца, верит ли он в Бога. Отец помолчал немного и ответил: "Верю ли я в Бога? Нет. Я сам могу создать его, я знаю, как это делается. Для этого не требуется большого умения - надо лишь понимать людей, их надежды, страхи и желания". Его ответ показался мне тогда игрой ума, желанием блеснуть остроумием, но сейчас это стало горькой истиной. Кто бы мог подумать, что идеология старого, несправедливого и жестокого мира снова вернётся к нам, и люди добровольно пойдут в рабство ко всем этим жрецам религии, которые, будто ожившие мертвецы, выйдут из своих мрачных подземелий.
– Пойдут в рабство, - повторил всё время молчавший до этого Борис.
– Что?
– переспросила Ольга.
– Нет, ничего, - ответил он, глядя в свою тарелку.
– Но согласитесь, в религии есть много поучительного, в ней есть особая мудрость, - с чувством проговорила Ольга.
– Недавно я прочла по совету своего духовника "Повесть о Петре и Февронии Муромских". Я чуть не расплакалась - какая сильная вещь! И что за удивительная женщина, ума необыкновенного: скажем, на корабле её начал домогаться один из бояр, а она уже была замужем, и боярин тоже был женатый, - так она велела ему испить воды с левого борта корабля, потом с правого, а когда он испил, спросила, какая вода слаще. Вода как вода, ответил он ей, и с той стороны и с этой. И женское естество одинаково, сказала, Феврония, почему же, забывая свою жену, ты думаешь о чужой?.. Как вам это? Удивительная женщина, ведь правда же?
– Вот на такой чепухе и держится церковь!
– неожиданно вспылил Гоша.
– Что?! Да что вы такое говорите?!
– Ольга поперхнулась соком, который пила.
– Вы не так сильно налегали бы на спиртное, молодой человек, а то уже не соображаете, что несёте.
– Это да, это конечно, - закивала тётя Аделаида.
– Меру надо знать, а так что же это будет...
– Гоша, нельзя оскорблять чувства верующих, - строго сказала ему Настя.
– Сколько раз я тебе говорила.
– А почему они могут безнаказанно оскорблять мои чувства?
– запальчиво ответил Гоша.
– Почему со всех сторон мне внушают, что церковь - это хорошо, и всё что связано с ней - свято? А я вижу, что это ложь, что история церкви полна самых гнусных преступлений, что число праведников в ней измеряется единицами, а число негодяев - миллионами, что так называемое священное писание отнюдь не священно, а представляет собой собрание нелепых, отживших представлений, наравне с фантастическими рассказами, которые не могут вызвать ничего кроме снисходительной улыбки, а в худшем случае, - мерзких баек и таких связанных с ними предписаний, от которых каждый порядочный человек должен чувствовать отвращение и ужас. Почему же я должен относиться ко всему этому с уважением, почему мне нельзя слова сказать против этого кошмара, который всё более овладевает нашим существованием? По-моему, любой неравнодушный человек, видящий, к чему ведёт распространение этой болезни, обязан бороться с ней... А вы как считаете, Александр Алексеевич?
– спросил он, не давая сказать рвавшейся в бой, пунцовой от гнева Ольге.