Последний гетман
Шрифт:
– Нет, Аристофан Меркурьевич, под цыган-то обязательно следует выпить!
Конечно, маленько пропускали они и под жернова, и под косы, так как не уважить цыган? Песни «спивают» не хуже малороссов. Воруют, правда, много, но что с них возьмешь, разве что денежку на университет…
Так вот и сидели допоздна, исчисляя всякие мыслимые и немыслимые налоги. Срамота? Обдираловка? Но обдирали-то они не худородных казачков, а всякое приблудное-пришлое. Топча малороссийскую землю, пущай Малороссии и послужат.
Под конец, уже изрядно пошатываясь, гетман изобрел и зело веселый налог:
– Знаешь что, молодой мой секретарь? Налог на баб чижолых! Сейчас война затихла, казаки какие воз-вернулись, какие подрастать
Хохотал гетман, секретарь ему вторил. Весело завершались университетские дела.
VIII
Когда гетман собирал в Петербурге с миру по нитке – по голове то есть – италийскую труппу, то мало думал о грядущих последствиях. Театральная зала была приготовлена на втором этаже, со сценой, креслами и всем таким прочим – трудитесь, господа италийцы, на благо малороссийской культуры. Так он думал, рассаживая два десятка бездельников по каретам. Не сам, конечно, но с некоторым пиитетом являясь на проводы лично. Обозы за их медленностью отправлялись вперед, как и всегда делалось. Обоз гетманский, обоз графинюшки да этот, театральный. На всякий случай к ним Измайловского сержанта приставил, чтоб не разбежались по дороге. Они и не разбегались, только вываливались из карет часто, поскольку были слабы на петровскую водочку. Так что в Батурине двоих все-таки не досчитались. Ну, Бог с ними. Кастраты-то уцелели. Мода на кастратов пошла, как' без них. Так вот и пошатывались на гетманском подворье две винных бочки, время от времени издавая пронзительный вопль. Слыхали, как орет мужчина, которому в дверях прищемили слишком отвисшую мотню. Вот так и они орали, оглашая берег Сейма своими взвизгами. А поскольку зимние холода наступили, кастраты даже больше других требовали петровской водочки. Было ведь родственное италийцам – венгерское, так нет: во-тька, во-тька! Ни бельмеса по-русски, а это уразумели. Пятый, кажись, месяц шел, зима кончалась – у них все тоже: во-тька! Только сейчас уразумел гетман, что легче управиться с татарской ордой, нежели с этой ордешкой. Иван Иванович Шувалов, когда помогал с университетскими делами, сбагрил заодно и две италийских винных бочки. То-то сейчас посмеивается, лиходей!
Гетман никак не мог добиться, когда же театр начнется, песнопенья шли в основном по берегам да по задворьям. Вначале это веселило во время прогулок, потом надоело, потом и забеспокоило: кого же он прикупил по дешевке? Правда, возились иногда и в театральном зале, но все больше под этот клич: во-тька, во-тька! Погреба выгребали почище орды татарской. Нежаден был гетман, но сколько можно без толку орать? Наивные полковники, наезжая, дивились: что же ты, ясновельможный, одних мужиков навез? Добро бы баб италийских! Смущенный гетман пробовал объяснять: баб сами же мужики играют* смекайте, дурье. Смекали, но больше смеялись: как они в платье влезут да где тить-дритьки возьмут?..
Графинюшка под эти италийские взвизги, которые прошибали все стены огромного дворца, совсем самоудалилась в свои покои. Оно вроде и к лучшему: под руготок да матюжок одиннадцать раз деток заводили, к чему еще? Но ведь дочки были, где-то там на женской половине крутились. Как бы замуж без него не выскочили, по примеру старшей, Натальи. Долго ли, коль перепало им больше разумовской, нежели нарышкинской, крови. Батька-то, чего там… пошаливает! слышали иногда мамашины крики, не на ус, так на локон подвитой мотали. Скучно. Не Петербург: ни балов, ни театров. Иногда отваживались бурчать:
– Батюшка, когда же ваш теантер будет? Грамоту знали, слова с нарочитой язвительностью коверкали. Потрафляя, он обещал:
– Скоро, скоро. Уже заканчивают репетиции. Может, они когда-нибудь и закончились бы, но тут кухарка Данька, целое утро шаставшая около дверей его кабинета, вдруг отважилась с отчаянной решимостью броситься к ногам:
– Ясновельможный пане! Убейте нехабицу! Кастрат в першие же дни черево мни навустробил, теперь – во!… – Кажется, она для смелости подвыпила, потому что юбку вздернула аж до пупка. – Кнутом запорите, ясновельможный, можа, брюшина хуть лопне…
Одного взгляда было довольно: в самом деле, навустробил! Ай да кастрат!
Этого ему только и не хватало – совсем уж в бабские дела влезать. Рукой к полу махнул:
– Прикрой голь!
Данута, которую все звали Данькой, кухарка была хорошая, да и собой ничего молодица. Как угораздило от кастрата забрюхатеть? Не сложно отослать ее куда-нибудь подальше из усадьбы, но что с кастратом-то делать?
Сунул денег, велел сказать управляющему, чтоб перевел ее в портомойню, на речные задворья, стало быть, а сам по уходе вызвал денщика Миколу.
Войдя, тот остолбенел: гетман смехотворным медведем ревел:
– Светы небесные! Девки от кастратов беременеют!
Микола стоял почтительно и молчаливо, поигрывая эфесом тяжелой сабли. Пора было пояснить свой хохот.- Ну что, Микола? Немало я тебе давал глупых заданий, но это – глупее некуда. А все ж надо. Надо! Ты, – остановил его играющий эфес, – вот что… Слухай и не ухмыляйся. Возьми троих хлопцев неболтливых… хватит, справитесь… Поймайте кастрата, который помоложе, заведите его в какую глухую камору, стащите портки… и проверьте, может ли этот кастрат брюхатить девок? Ты понял, Микола?
Тот помотал чубатой башкой:
– Не, не понимаю.
Пришлось объяснять, не называя, конечно, имени.
– Девку брюхатую я сам видел. Славно накачал пузенько! Не ухмыляйся мне! – прикрикнул. – Девке что: юбку задрала – удостоверяйся. Но теперь ведь надо в портки кастрату лезть. Это-то хоть сообрази – что в портках? Ничего, ощупайте, а если надо – и оторвите. Ругать не буду. К вечеру мне доложишь. Ну, теперь-то хоть понятно?
– Начал понимать, ваше сиятельство… ну уж верно, заданьице!… Как бы меня-то не осмеяли.
– Говорю же: возьми неболтливых хлопцев. Валяй, Микола!
В развалку, нехотя, но пошел валять. По любви приверженной гетман разрешает вольности, но не до такой же степени, чтобы не выполнять даже самое зряшное поручение.
А самому гетману стало грешно-весело. Бог некарающий – от кастратов детки появляются! Он попробовал под это веселое настроение заняться делами – ка-ки-ие дела?..
В ответ на высочайшее прошение – открыть Батуринский университет – до сих пор нет доброго знака. И это при том, что прошение наверняка прошло через руки Григория Теплова, вместе с которым и зачинали первый прожект. Письмецо-то неофициальное мог написать, стервец? Нет, майся здесь в полном неведении!
Но как ни сердил себя – не сердилось. Мысль о глупой Даньке постоянный смех вызывала. Как же она обратала италийского кастрата? Даже нечто вроде зависти появилось. Его вот любезная графинюшка не обратает, не-ет… Иль он хуже какого-нибудь кастрата? Пробавляйся вот на стороне.
Лукавил, конечно, ясновельможный гетман; для успокоения подгулявшей совести, что ли. Дурная-то кровь не сходила, била куда ни есть под брюхо. Сорок годиков всего, эва! Как ни обзывай себя стариком, не по старости же он так исправно прогуливался по берегу Сейма? В марте отметили всем казацким кругом гетманские именины, а сейчас уже май зеленой ногой ступил на берег Сейма. Ветлы, осоки и даже нагорные дубы солнце почувствовали – он-то такой ли уж губошлепый? Походный шатер уже с месяц стоял над обрывом. Для красы, что ль? Озелененная садовниками тропинка была доступна только троим: ему самому, Миколе, ну и, конечно, ей…