Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
— Ты же меня ненавидишь?
— И что? — передернула Валентина худыми плечами. — Ты же меня любишь и сегодня пятница.
Она снова потянулась к ремню, и он скова поймал ее руки. Тогда она ткнулась губами ему в грудь и ощутимо прикусила мертвую кожу.
— Ты делаешь мне больно, — сказал он спокойно.
— Я знаю, — сипло отозвалась Валентина и укусила его еще раз.
Пришлось оттолкнуть ее, но упав на спину, она тут же приподнялась на локтях.
— Что я делаю не так? — спросила она зло. — Я только повторяю за тобой!
Александр
— Ты научишься любить меня… — прошептал Александр ей в ухо, а про себя подумал: " не только в воде, в своей стихии, но и в четырех стенах, как человек — живой человек…"
Он осторожно поднял ее на руки и опустил на мягкую перину. И когда она не отпустила его шею, ему пришлось карабкаться на кровать. Он смотрел на нее — она смотрела на него и ждала, как на стволе поваленной ели, когда же он сделает первый шаг. Но ему нужен был еще один крохотный шажок до нее: избавиться от тесных брюк. Ремень с грохотом упал на пол, и Александр вздрогнул, вспомнив, как падал на пол проклятый серебряный нож.
Разозлившись на промедление, Валентина схватила его руку и запустила себе в волосы. Нет, с ней не получится обычных человеческих ласк — ей придется до вечера расчесывать волосы, чтобы она хотя бы улыбнулась.
— У моей дочери будут еще длиннее, вот увидишь, — прошептала она, схватив зубами мочку его уха.
— Не кусайся, — выдохнул Александр ей в плечо, и Валентина разжала зубы. — Умница…
И их губы слились в долгом поцелуе.
— Я тебя ненавижу! — выдохнула она ему в губы.
— Когда-нибудь ты научишься говорить: я тебя люблю, — прошептал он одними губами.
— Нет, никогда, потому что ты лжешь, что хочешь их от меня услышать. Я прекрасно помню, что ты просил меня сказать именно это: "я тебя ненавижу".
— Это была шутка.
— Нет. Я знаю, что это была не шутка.
— Что ты еще знаешь?
— Что у нас родится дочь.
— Почему именно дочь? Потому что у меня уже есть сын? — поспешно добавил Александр, чтобы прекратить неприятный разговор.
— Потому что у меня в животе дочь. Я не могу это изменить по-твоему желанию. Потом ты так часто меняешь свои желания. Скажешь, что это была шутка.
— А это шутка, про дочь?
— Нет. Неужели ты не слышишь, как бьется ее сердце?
— Тина, это дождь стучит по карнизу. И невозможно так быстро услышать сердцебиение плода. Какая же ты у меня еще глупая…
— Это ты дурак!
Валентина оттолкнула его с такой силой, что он свалился на пол. Она свесилась к нему с кровати, и ее длинные волосы коснулись пола.
— Хорошо, что у меня не сын. А то бы он был похож на тебя!
Александр закусил губу, чтобы не рассмеяться в голос.
— Зачем же ты выбрала меня в отцы? — еле сумел выговорить он без смеха.
— Я не выбирала тебя. Это ты выбрал меня в матери. И забрал крылья. Отдай мне их, слышишь?
— Слышу, слышу…
Александр встал на колени и зажал ее голову ладонями.
— Только и ты услышь меня. Ты никогда не получишь свою рубаху, так что не смей…
— Рубаху? — она мотнула головой, но не смогла вырваться. — Значит, крылья — это рубаха?
Александр убрал руки, и Валентина тотчас спрыгнула с кровати, но не подошла к нему, а нашла его рубашку, сунула в нее руки и попыталась помахать ими, точно крыльями. Потом задумалась на миг. Вскочила на кровать и спрыгнула, раскинув руки в стороны.
— Глупая моя девочка… — качал головою граф и улыбался.
Валентина повернулась к нему:
— Ты снова обманул меня?
Александр отрицательно мотнул головой. Тогда она рванулась к заколоченному окну и захотела оторвать верхнюю доску.
— Прекрати!
Александр оттащил ее от окна за плечи, но она вырвалась. Пришлось хватать за волосы — теперь это легко было сделать. Валентина с визгом упала на половицы. Он придавил ей грудь ногой и замер: ему не нужны дежавю! Он их не просил!
Она глядела на него со злобой. Эта мертвая девушка. Только злоба ее была куда меньше той, что он видел в глазах живой Брины.
— Нет!
Он подхватил ее с пола и прижал к груди.
— Будь со мной ласковой, пожалуйста… Хотя бы в пятницу, и я не буду подходить к тебе всю неделю.
Валентина уперлась ему руками в грудь и замерла.
— Обещаешь?
Он кивнул.
— А я тебе не верю! Ты лжец!
— Не верь! Я вечность не смогу от тебя оторваться.
Он швырнул ее на кровать и упал сверху, вминая голову в подушку жадным поцелуем. Она попыталась вырваться, потом обмякла, но все крутилась под ним, и он наконец догадался, что она хочет свалить их на пол, но он хотел взять ее на кровати, по-человечески, чтобы хоть на миг усмирить ее дикую природу.
— Тина, не кусайся!
Но она укусила. Очень больно, и он принялся растирать мочку уха двумя пальцами, чтобы хоть чуть-чуть усмирить боль.
— Тогда кусайся ты!
Он поднял голову, но она тут же ухватила его за уши и ткнула носом себе в шею.
— Тина, я не могу… У меня вырастают клыки только на живую плоть. Дай я тебя просто поцелую, можно?
Она ничего не ответила, и он коснулся губами заветной жилки, накрыв две ранки, которым не суждено уже было зажить. Валентина застонала, и он в страхе отпрянул от нее, не поняв сразу, что по ее телу растеклась иная, приятная, боль. Он схватил ее запястье и замер — на нем не было больше следов от зубов. Взглянул на шею — ранки тоже исчезли. Все — все человеческое исчезло в вилье. От Валентины остался лишь внешний вид.