Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
Граф вскочил со стула, сделал шаг к лестнице, но, не занеся ногу на первую ступеньку, обернулся:
— Я полюбил Валентину и не совсем уверен, что смогу любить вилью, потому что…
Он не закончил фразу, потому что не знал ее окончания. Совсем как смертельно усталый человек, Александр Заполье начал подниматься по лестнице, крепко держась за поручни, и никогда еще путь в кабинет не отнимал у графа столько времени, даже при жизни. Наконец Александр добрался до окна, чтобы затворить его, и увидел, что Валентина продолжает сидеть на том же месте, где он ее оставил. Только сейчас на ее
Глава 15 "Стометровка и ненужные книги"
Два месяца пролетели как сон. Кошмарный. Александр так и не нашел с вильей общего языка. И закончилось все тем, что они стали видеться строго по пятницам. Он и от любви бы отказался, если б не находил Валентину покорно ждущей его на ступеньках склепа. При его появлении она вытягивалась в струнку и протягивала ему венок, который только что закончила плести. Сначала они кружились в танце по саду. Долго, пока венки не слетали с голов. Затем ужинали, сидя на траве в тени яблони — Серджиу приносил на подносе кубок и кружку, кровь и молоко. Кровь с молоком вскоре смешивались на губах, которые соединялись в первом поцелуе. Сначала, сцепленные любовным объятием, пятничные супруги катались по траве, а потом графу все же удавалось поднять вилью на руки, чтобы унести в башню.
Нынешняя пятница началась не как обычно — вилья сидела на ступеньках склепа голой. Граф замер перед ней в растерянности, а Дору из уважения к отцу отступил в темноту склепа, увлекая за собой и Эмиля, научное любопытство которого намного превышало чувство английского такта.
— Где твое платье? — спросил граф тихо.
Вилья пожала плечами:
— Мне в нем плохо.
— Что значит твое плохо? — попытался уточнить граф.
Валентина снова пожала плечами. Пару раз открыла рот, но так ничего и не сказав, поднялась наконец на ноги и обхватила руками живот. Александр впервые посмотрел на него внимательно и отступил на шаг, который мог стать роковым, если бы он не раскинул руки, чтобы удержать себя в арке входа. За неделю, которую они не виделись, живот стал в два раза больше: вырос из плоского в овал.
— Почему вы не сказали?! — высунулся из склепа Эмиль.
И граф тут же зажмурился — значит, ему не показалось.
— Я ей не верил.
— Я же сказал вам! — воскликнул Эмиль и замолчал, увидев в глазах графа боль.
— Если можно хоть как-то узнать, кто отец… Ты ведь можешь разыскать врача?
И граф осекся, наткнувшись на ледяной взгляд профессора.
— Значит, не верите, — отчеканил Эмиль. — Она не была беременной при жизни. Я и Дору, да и вы сами, почувствовали бы это. Ее тошнота была вызвана слабостью и кровопотерей, а не беременностью…
— Откуда такая уверенность?! — прорычал граф.
— Это очевидные факты, отец, — Эмиль замолчал, чтобы выдержать паузу, прежде чем начать новую фразу. — Отец — вы, тут нет никакого сомнения.
— Как это возможно? — прижался к стене граф, чтобы удержаться на ногах.
— Наука мало что может объяснить, когда бразды правления берет в свои костлявые руки Смерть…
На последних словах профессора граф медленно съехал по стене и сел на ступеньку, где еще недавно сидела, ожидая его пробуждения, вилья. Сейчас Валентина присела подле него на корточки и уставилась в лицо злым взглядом.
— Я голодная, — прошипела она наконец и, схватив за руку, попыталась поднять графа.
Куда там! Александр сам не мог себя поднять! Помог Эмиль — рванул его за плечи вверх.
— Не злите ее. Ей нельзя сейчас волноваться, — буркнул он, пытаясь проглотить улыбку.
Граф оперся о стену всего одной рукой, потому что вторая была намертво зажата тонкими, но сильными пальцами вильи.
— Я буду нервничать за двоих… — почти что простонал он.
— Ребенок родится на Пасху? — подал голос Дору, оставаясь по-прежнему в темноте склепа.
— Дочь… У нее… У меня… У нас, — наконец выговорил граф, — будет дочь. Она отчего-то в этом уверена.
— Меня это вполне устраивает, — наконец высунулся под лунный свет юный граф.
— Никакой ревности…
И тут же пригнулся, чтобы рука Эмиля, пожелавшая дать ему подзатыльник, просвистела высоко над головой.
— Послушайте, отец!
Но граф не сумел обернуться к Эмилю, потому что вилья сорвалась с места и увлекла его за собой.
— Где мой венок? — крикнул ей в спину граф и тут же его рука получила свободу. Вилья спрятала лицо в ладонях и заплакала.
— Что случилось?
Он попытался отвести руки от ее мокрого лица, но Валентина упрямилась и мотала головой из стороны в сторону. Тогда Александр отступил на шаг и снова задал свой вопрос, скрестив руки у себя на груди.
— Я забыла про венки…
И тут только он заметил, что ее голова тоже пуста.
— Ты мне без венка больше нравишься, — проговорил Александр быстро, и она переспросила его с нотками кокетства в голосе, которых он ранее не замечал:
— Правда?
— Правда, — кивнул граф и раскрыл вилье объятия, в которые она тут же покорно нырнула, и он наконец-то сумел поцеловать любимые волосы, минуя жгучую крапиву.
Сегодня его вилья даже пахла иначе: от нее веяло свежестью и счастьем.
— Мы не будем танцевать? — спросила она, тычась носом в его обнаженную грудь.
Последнее время по пятницам он начал укладываться в гроб в домашнем халате, чтобы не утруждать горбуна заменой пуговиц на рубашке, которые Валентина отрывала в порыве страсти. Или просто хулиганя. А вот сегодня она была тихой и будто даже уменьшилась в росте — должно быть живот забрал соки из остального тела.
— Давай ты сначала поешь? — предложил граф и осторожно потянул вилью под яблоню.
Она села на траву и жадно припала губами к кружке. Граф смотрел, как поднимается и опускается ее живот, и по инерции втягивал и отпускал свой. Он не знал пока, сколько времени возьмет у него осознать свою новую роль — роль отца дочери.
— Отец! — заглянул к нему в кабинет Эмиль на следующий день. — Кем она будет, как вы думаете? Ваша дочь, — поспешил уточнить он на всякий случай.
Эмиль уселся на стул напротив графа, и тот сразу протянул ему лист бумаги и карандаш, которые Александр безуспешно пытался подсунуть вилье во второй раз. Эмиль взял их и вопросительно уставился на приемного отца.