Последний глоток сказки: жизнь. Часть I и Последний глоток сказки: смерть. Часть II
Шрифт:
И граф не стал спорить. Пока дочка действительно ее, ко скоро она станет и его тоже.
Глава 18 "Она — наша"
— Она моя. Только моя, — говорила Валентина нараспев, будто шаманское заклинание.
Александр кивал и осторожно касался губами ее холодного лба. Она тянула его к двери, а он оттягивал ее назад, отпуская живот и хватаясь вновь за ее тонкие запястья.
— Она — наша, — вторил он ей в унисон. — Наша.
Они твердили хором каждый свое, пока граф не вздрогнул от боя часов, заведенных заботливой рукой горбуна, чтобы те возвестили хозяину,
Они покинули бывшую игровую, оставив за спиной все знания графа о человеческих родах, и теперь шли босые по каменным плитам прямо к двери во двор. Та растворилась почти без скрипа, и лицо Валентины озарилось улыбкой, когда она подставила его под лунный свет.
— Спасибо, — поблагодарила вдруг вилья.
И граф от неожиданности даже отступил на шаг, так и не затворив дверь.
— … что вернул мне свободу, — продолжила она, не отрывая взгляда от сияющей луны.
— Я не возвращал тебе свободы. Твои крылья надежно придавлены камнем, и я не подниму его. Ты моя до скончания веков, и я готов делить тебя лишь с нашей дочерью.
Он говорил, но вилья не слушала его. Она уже забежала вперед, хватаясь руками за ветки и обрывая с них сочные молодые листья. Граф шел следом медленно, чувствуя себя лишним: ее единение с природой полно и гармонично, она нашла свой покой в смерти, и ей не надо больше искать свой путь. Это он, вечный скиталец, словно нищий просит места подле ее костра.
Вдруг вилья замерла, и граф, бросившись к ней зверем, достаточно мягко развернул ее к себе и увидел в ее глазах отражение ночных звезд: то были слезы — мелкие, еще не готовые скатиться по щекам. Граф опустился перед ней на колени, и вилья сразу оперлась руками о его плечи, касаясь своим лбом его лба. Пальцы графа нежно тронули ее щеки и прошлись под глазами, стирая следы первых слез. Губы его осторожно коснулись холодного дрожащего носа.
— Ты сильная, я знаю это.
Он поднялся и подхватил вилью на руки. На этом резкость его движений закончилась. Александр шел медленно, зарывшись носом в льняные волосы, словно мог оттянуть неизбежное приближение боли. Вилья вздрагивала и хваталась пальцами за распахнутый ворот его рубашки. Рот ее был приоткрыт, но из него не вырывалось учащенного дыхания.
Трава у пруда оставалась примятой в том месте, где Валентина обычно сидела, расчесывая волосы. Граф поставил ее на ноги и, бросив на траву тряпки, легко разорвал влажный подол рубахи, освобождая ставший уже овальным живот и невздрагивающую грудь от ненужных оков.
Почувствовав свободу, вилья отступила к пруду и принялась медленно погружаться в воду. Граф шагнул за ней, но когда вода коснулась брюк, замешкался, чтобы избавиться от рубашки, а когда обернулся, швырнув ту на берег, Валентина уже стояла к нему спиной. Темные ночные воды коснулись ее груди, и вилья ушла на глубину. Граф ждал ее возвращения, стоя в воде по колено, но вилья не выныривала слишком долго. Тогда он вошел в воду по пояс, но прежде чем нырнуть, все же тихо позвал:
— Тина!
Но тут же вздрогнул от звука собственного голоса, вспомнив, что распрощался с прошлым еще вчера днем под темным пологом кровати. Только губы упорно складывались в родные звуки, которые становились все тише и тише, потому что вилья и не думала всплывать на поверхность. Он вытянул вперед руки и ушел под воду. Она сидела на дне, сгорбившись, уткнувшись носом в живот, который обхватила дрожащими руками.
Александр без спроса присел рядом и поцеловал ее в склоненную макушку, хлебнув при этом немного темной воды, но не сплюнул, а покорно проглотил, словно то был ответный поцелуй, хотя Валентина даже не обернулась к нему. Тогда его руки легли на ее разведенные в стороны колени, а потом скользнули на округлую талию, приподнимая вилью с ила.
— Ты похожа на лягушку, — усмехнулся граф, но так и не увидел серых глаз.
Только руки ее легли ему на плечи и сжали с неистовой силой, но Александр не поморщился от боли, только плотнее сжал губы. Его руки скользнули вдоль ее спины — мягко, но ощутимо. Теперь голова вильи лежала на его плече, и он мог видеть ее закрытые глаза со спокойно опущенными ресницами. Левая рука его наглаживала спину, а правая осторожно касалась живота. Даже через воду он видел четкие очертания дочкиных ножек, поднимающих материнскую кожу. Вилья дернулась, и граф обеими руками скользнул ей под грудь, мягко надавливая на живот. Валентина подалась вперед, чуть не ударившись лбом о свою дрожащую коленку, но тут же бессильно откинулась обратно ему на грудь.
Всплески воды барабанным боем бурлили в голове графа, когда он в который раз сбивался на сто пятидесятом ударе маленького сердца. Руки вильи беспомощно били воду, пытаясь найти в ней опору, и граф начал медленно подтягивать ее к берегу, где сквозь толщу воды просматривались тонкие стебли камыша. Она благодарно схватила их руками, сжимая вместе, подобно букету цветов, и граф осторожно повернул ее спиной к выступающему из ила камню, вымазав его заранее мягкой тиной и устлав сорванным камышом.
Кресло получилось не из мягких, но вилья не противилась, с безумной злобой сражаясь с камышом. Граф чувствовал, как дрожат его собственные колени: брюки не спасали их от мелких острых камешков. Плеск воды напоминал Александру забытые удары собственного сердца. Он кусал губы, чувствуя во рту волосы вильи, но не смел оторвать ладоней от ее напряженных коленок. Искал серые глаза, но те уже долгое время были плотно закрыты: на висках лучиками расходились морщинки боли. Он чувствовал каждый мускул на собственном лице, проклиная себя за то, что не в состоянии взять на себя хоть часть боли роженицы.
— Уже скоро, совсем скоро, — только и мог говорить он. Скорее для себя, потому что знал, что Валентина не слышит его.
Александр уже давно касался кончиками ногтей головы дочери. Он в который раз растягивал пальцами кожу, и все равно вилья со стоном откидывалась обратно на камень, а ребенок снова проворно ускользал из пальцев отца.
— Я вижу, вижу ее, — подбадривал он себя и жену, откидывая с ее лба волосы.
Она вновь подавалась к нему, порой путая его волосы с камышом, но граф не дергался, лишь сильнее сжимал зубы, радуясь своей собственной боли, словно бы забирал частичку родовых мучений жены.